– Э-эх, Русь! – Антон скатился с крыльца и, утопая в грязи, побежал вдоль отходящей ко сну деревни. Увы, во всех домах, над которыми покачивались антенны, окна оказались погашены, – деревня рано отходила ко сну.

Минут через двадцать Антона начало знобить. Буйное оживление, вызванное «Солнцедаром», спало, и теперь ему хотелось только одного – побыстрей вернуться в дом бабы Груни и забраться на теплую, пахнущую прелыми телогрейками печь. Он посмотрел налево, направо, – кругом темнели мокрые и одинаково угрюмые дома. Пытаясь сориентироваться, покрутился на месте. Побрел наудачу. То и дело оступался, падал в какую-то жижу, проваливался в канавы, выбирался и – снова шел.

– Баба Груня! – подымаясь из очередной лужи, бормотал Антон. – Бабочка Грунечка, отзовись!

Никто не отзывался. Один, совсем один остался разнесчастный Антоша в сыром, мерзопакостном, неприветливом мире.

В низине, за домами, мелькнул свет. Обрадованный Антон побежал туда. Добежал, перелез через плетень, свалился во что-то теплое и приятное. Подниматься больше не стал и, должно быть, забылся. Потому что проснулся он от озноба. Рядом кто-то почавкивал. Обильно попахивало говнецом.

– Вадя, ну ты ваще! – пробормотал Антон. – И убери рыло.

Он с силой оттолкнул воняющую Вадичкину физиономию.

Вадя хрюкнул. Не открывая глаз, Антон принялся его ощупывать, – мясистый Вадичкин шнобель сплющился так, что аж ноздри торчали наружу.

– Это кто ж тебя? – Антон ме-едленно приоткрыл верхний, разведывательный глаз. В упор, глаза в глаза, за ним следило свиное рыло. Не Вадичкино, между прочим, рыло.

Антона подбросило вверх, будто на катапульте. Рядом вскочила и завизжала огромная свиноматка.

Тряхнув головой, Антон огляделся: он стоял посреди загона в нарождающемся рассвете меж десятков гуляющих свиней и поросят. А у ограды заходились от хохота какие-то девахи, видно, свинарки.

– Дуй к нам, пока не сожрали! – расслышал он и – последовал совету. Едва перевалился он через плетень, как несколько девичьих рук обхватили его и принялись оглаживать.

– Цел ли? Господи, девки, да он же склизкий весь! Простудится! И пиписку застудит! Иль отгрызли? Надо б проверить да пожалеть.

Антон почувствовал, как кто-то принялся шуровать у него в штанах.

– Ой! Кака маленька да холодненька! – сообщил жаркий голос. – Сейчас погрею.

– Мне к бабе Груне надо! Там согреюсь, – под общий смех взмолился жалкий Антон. Его трясло.

Одна из молоденьких свинарок, хохочущая более и задорнее остальных, показалась смутно знакомой.

Но тут он заново впал в беспамятство.

Должно быть, кто-то сердобольный пожалел и отвел. Потому что очнулся Антон на знакомом порубленном крыльце.

Появился он, как оказалось, вовремя. В доме не спали. У стены затаилась очумелая баба Груня, над которой навис совершенно голый дебелый Вадичка с гитарой на безволосой груди.

– Веселись старушка! – требовал он, отбивая о пол босой пяткой.

– Русаки гуляют. Пляши камаринского!

Баба Груня зыркнула на дверь и, ойкнув, сползла на пол. Клацнул челюстью и Вадичка. На пороге стояло нечто унылое, истекающее навозом.

Листопада не было вовсе.

Не вернулся он и в семь утра, когда Антон проснулся на полюбившейся печке. Проснулся от могучего Вадичкиного храпа и от бормотания. Глянул вниз.

Атеистка баба Груня, стоя на коленях перед богоматерью, клала истовые поклоны и умоляла сотворить одно-единственное чудо, – изгнать вселившихся в избу бесов.

К половине восьмого объявился последний бес. Был он ухожен и благодушен, оглядел нахохлившихся потрепанных приятелей, брезгливо принюхался. Потрепал по плечу угрюмую старушку.

– Вот шо, баба Груня, готовь баньку. Отмоемся и – сегодня же с домом покончим.

– А-а! – баба Груня вскочила с внезапной резвостью. Взгляд ее сделался диким. – Не дам! Не дам дом! Последнее, что от Самого осталось! Лучше враз прямо со мной палите!

Под окном послышался голос бригадирши. Поцапанный Вадичка предусмотрительно задвинулся в угол:

– Щас она нам наработает.

Дверь отворилась. На пороге стояла приветливая женщина – в кокетливо повязанной на шее косынке.

– Ну, как спалось, мальчиши? Претензий нет? Может, поработаете?

При этом обращалась она почему-то к Листопаду. Листопад и ответил:

– Стало быть, слушай сюда, Клав.

– Слушаю, Иван Андреевич.

– Картошку копать мы, конечно, не будем. Не мужское это дело. – А что, если с Михрюткой? – торопясь и радуясь находке, опередила Клава. – Он у нас умелец. ГАЗ-шестьдесят шестой сам собрал из запчастей. Ездит по отделению. Правда, без номеров… Так, может, с ним за грузчиков? Камни перевозить?

– Это можно, – снисходительно согласился Иван. – На это дело мы Непомнящего и Антона выделим. А для меня… У тебя комбайны есть?

– Так нерабочие, считай, оба.

– Даже лучше. Имеются у меня кой-какие задумки. Помозгуем, модифицируем. Но это всё завтра. Потому что сегодня мы будем работать не на дядю, а на бабу Груню. Так что иди пока, выгуливайся до вечера, – Листопад шлепнул бригадиршу по объемистому заду, подтолкнул в сторону двери.

Клава хохотнула. Через десяток секунд с улицы раздался ее бодрый, радостно-возбужденный командирский голос.

– Ну, ты… орел, – оценил Антон.

– А шо? Хорошая баба. Только куда ей здесь податься? – Листопад зыркнул на ощерившегося сально Вадичку, ловким движением ухватил его за нос. – И шоб никакой грязи, понял?

– Так мне-то чего? – Вадичка вырвался. – Я как раз не любитель антиквара.

– Сосунки вы. В сорок пять баба ягодка опять. Так, баба Грунь? – Листопад потянулся.

– И то! – оправившаяся баба Груня хихикнула. – У меня у самой Сам на пятнадцать годов младшее был. И – я его жалела. Уж так жалела!

Ближе к вечеру коровник исчез как не бывало. Антон в одиночестве курил возле свеженарубленной поленицы, ощущая приятную ломоту в натруженных суставах. Сновала на месте бывшей пристройки, подбирая последний мусор, радостная баба Груня. Листопад ушел к бригадирше. Исчез и Вадичка, прослышавший, что на другом конце деревни разместили студенток из областного музучилища. Но скоро прибежал. Взлетел, запыхавшийся, на крыльцо, выбежал с гитарой:

– Чего сидишь? Девок как грязи понаехало. Там среди них моя чувиха знакомая обнаружилась. Веселье будет. Может, и нальют. Пошли?

– Пойдем, – оставаться одному не хотелось.

– Ба, какая встреча! – темноволосая девушка в обтягивающем свитере и застиранных джинсиках подошла к Антону. – Меня, если не запомнил, Лидия зовут.

– Ты, – Антон узнал прежнюю малолетку, тащившую его на себе до больницы. Значительно скосился на обувь. – Ну, слава Богу.

– Что «слава Богу»? – она растерянно глянула вниз. Все вроде было в порядке, – сапожки вполне приличные.

– Да туфельки твое остроносые до сих пор в кошмарах вспоминаются.

Лидия рассмеялась, – то ли виновато, то ли игриво.

Пригнулась к Антону, обнюхала:

– Надо же, отмылся.

– Так это ты меня к бабе Груне притащила! – ахнул он.

– Такая уж, видно, моя планида! По жизни тебя волочить!

Она подмигнула оказавшейся рядом подружке. Подружка непонимающе хихикнула.

Озорные Лидины глаза выглядывали из-под нависшей челки, будто бесенята из-за занавески. Искрящееся лукавство делало ее совершенно неотразимой. И даже длинноватый нос теперь, когда лицо чуть округлилось, только добавлял шарма. На месте прежней нескладной девчонки стояла девушка. Свеженькая, будто редиска из грядки.

Что-то сдвинулось в Антоне.

Вокруг сновали, накрывали стол, зыркал на них бренчащий на гитаре Вадичка, – Антон ничего не замечал и никого не слышал. Ему не хватало воздуха.

Невольно подражая Ивану, он поймал прядь длинных смоляных волос:

– Настоящие?

– У меня всё настоящее! – насмешливо объявила Лидия, заметив, что глаза его прилипли к выделяющейся под белым джемпером груди.