– Не научились делать. Всё на соплях, – Иван отшвырнул ее на «торпеду». Водитель тихо заскулил.

Из будки показался сонный сторож.

– Живо подымай свою палку, тетеря! – не давая ему открыть рот, закричал Иван.

– Так чего это? Тут по пропускам, – сторож, пытаясь встряхнуться, всмотрелся в представительное лицо. Машина была незнакома. Лицо тоже. Но – было оно, несмотря на молодость, явно значимым и очевидно недовольным.

– Я замзавоблздравотделом Листопад! – напористо объявило лицо. – Везу героя Афганистана в коме! Что стоишь, раззява? Секунда дорога! Никак спал на посту! А ну!.. Или уволю!

Шлагбаум начал подниматься прежде, чем сторож окончательно проснулся.

– Прямо из Афгана автостопом везешь? – съехидничал водитель.

– Мы своих героев на дорогах не бросаем. Во-он туда! – вдалеке светился подъезд с застывшими подле машинами скорой помощи.

Иван выскочил едва не на ходу, легко, будто морковку с грядки, выдернул наружу подрагивающую девчушку, вытянул впавшего в забытье Антона, подбросил на руках, ногою захлопнул дверцу, отчего машина вздрогнула.

– Надеюсь, теперь свободен? – водитель с отвращением разглядывал перепачканные чехлы.

Иван обернулся.

– Ты вот что: прямо сейчас, пока буду отсутствовать, достань из ранца пионерский дневник и запиши себе хороший поступок. По возвращении распишусь.

– Вот это вряд ли, – пробормотал водитель. – Ну, блин, видал ухарей!

Машина рванула с места, словно на раллийном старте.

Решительным шагом Листопад направился к двери с надписью «Травмпункт». Сзади семенила расхристанная Лидия.

Стояла ночь с субботы на воскресенье. Советские люди в соответствии с Конституцией отдыхали. Как умели, так и отдыхали. С задоринкой. А потому травмпункт оказался переполнен пробитыми головами и переломанными конечностями. Единственно, в уголке на кресле постанывала беременная женщина с обваренной рукой. Поглаживающий ее муж нервно поглядывал то на снующий медперсонал, то на загадочный плакат на стене – «Курящая женщина кончает раком».

Зато остальной народец, судя по всему, подобрался огневой: в воздухе стоял устойчивый запах портвейна «Солнцедар», настоянный на йоде и крепком мате.

– С дор-роги! – дверь распахнулась от удара ногой. В помещение вошел перепачканный гигант с обвисшим на руках телом.

– С дороги! – напористо повторил он, рыком своим разгоняя замешкавшихся.

– Так тут очередь! – блаженствовавший у окна мужичок с рассеченной бровью с внезапной резвостью спрыгнул с подоконника и двинулся наперерез. – Я – первый!

– Шо? Жена сковородкой заехала? – с ходу определил Иван. – И дело: не шкодничай по чужим спальням!

– Да я, может, сам кровью истекаю!..

– Так истеки! Кому ты такой плюган в этой жизни нужен? Я смертельно раненого героя несу! – яростно объявил Листопад, отодвигая пьяного упрямца плечом. – Человек девчонку от изнасилования спас.

Тут все разглядели за его спиной босоногую, растерзанную девушку.

– И как спас! Пулю в упор в живот принял. А не отступился! Очередь у них. За портвешком, что ли?! – гигант брезгливо принюхался, оглядел смешавшихся людей. – Крысы тыловые!

– Где врач?! – потребовал он у выглянувшего на крики рослого, под стать ему самому, усталого мужчины в халате.

Не отвечая, тот подошел, отодвинул вниз веко Антона, что-то определил:

– Заноси и клади на кушетку.

Вернувшись в предбанник, Иван скорбно прижал к себе притихшую Лидию:

– Ничего, ничего, девочка! Он выдержит. Он прорвется. Он настоящий. Не то шо эти бытовые разложенцы. Мы ему еще орден дадим.

Глянул на женщину:

– Тяжело?

– Куда хуже, – неприязненно ответил муж. – Если б не ты, уже приняли.

– Скажи, пусть потерпит. Сын, богатырь, родится, Антошей назовете. В честь героя.

Не найдясь, что ответить, тот угрюмо смолчал. Задремал, навалясь на Лидию, и Иван.

Минут через двадцать в приемный покой вышел врач.

– Ну как, доктор, наш герой? – Иван вскочил, охватил его за плечи, пытливо заглянул в глаза. – Жить будет?

– Будет, будет. В упор, говоришь, стрелял? Что-то я там пули не обнаружил.

– Да ты шо?! От спасибо за новость. Стало быть, все-таки не попал проклятый бандюган. Исхитрился, стало быть, увернуться. В упор и – исхитрился. Вот ведь реакция. Шо значит воинская выучка. Какой человек! Один на тысячу! – Иван восхищенно зацокал, взглядом предлагая окружающим восхититься вместе с ним. – Вы сберегите его, доктор! Для всех для нас. Для всего человечества!

Ни мало не обращая внимания на наступившую ошалелую тишину, он прижал к бедру заторможенную Лидию и направился к выходу.

– Эй, орёл! – окликнул врач.

Иван обернулся.

– Вообще-то молодец, что пробился. Там швы разошлись, и грязи набилось. Так что, если б не успели…

Тыльной стороной ладони отер воспаленные глаза. Огляделся:

– Давайте беременную.

На улице Лидия тихонько отстранилась.

Я, пожалуй, вернусь. Посижу до утра.

Под удивленным взглядом Листопада она смутилась:

– Мало ли что? Хоть будет кому родственникам сообщить.

– А ты что, знаешь его родственников?

– Нет, но…

– Жанка говорила, что мать у него одиночка. Вроде фабричная ткачиха, – с усилием припомнил Иван.

– Тем более дождусь, – отчего-то обрадовалась Лидия. – Да и куда по ночи?

– Тогда давай прощаться. Засветился я в вашем захолустье. Пора когти рвать, пока и впрямь не отловили.

Приветственно махнув лапой, Иван шагнул в темноту, в сторону моста через железную дорогу, за которой собственно и начинался старинный город Тверь, унизительно переименованный в безликий Калинин.

Глубокой ночью на кольце трамвая, откинувшись на витой скамейке, в одиночестве сидел полнотелый молодой мужчина в тянучках и тапочках на босу ногу. Рядом стояла опечатанная бутылка водки.

Усмотревший в этом намек судьбы, Иван подошел. Мужчина приоткрыл глаза, оглядел неизвестного.

– Чего здесь? – строго спросил Иван.

– С женой поругался.

– На хрена?

– «Стенку» румынскую требует. У нас и без того новая. Так ей, видишь ли, непременно импортную подавай.

– Зачем?

– Прорва, – исчерпывающе объяснил сидящий.

– Это бывает. Тогда почему целая? – Иван мотнул подбородком на бутылку.

– Не пьется одному. Привычки нет.

Босоногий вопросительно поглядел на нового знакомца.

– Да уж выручу. Не бросать же в беде, – Иван поднял с земли бутылку, ловко свернул пробку. Повертел головой.

– Стакан не захватил, – мужчина сокрушенно пожал плечами.

– Тогда из горла! – Иван раскрутил бутылку и, к восхищению босоногого, единым махом осушил треть. Протянул:

– Давай. Как говаривал мой кубанский корешок Витька Рахманин, ломани, пока при памяти. Ты сам-то вообще кто?

– Я-то? – босоногий сделал неопределенный жест куда-то вверх, усмехнулся, видимо, сопоставив свое положение с тем видом, в каком находился сейчас, и молча потянулся к бутылке.

Минут через пятнадцать, непривычный к выпивке из горлышка, да еще без закуски, он сильно опьянел. Иван отошел отлить за угол, а когда вышел вновь, то возле скамейки стоял милицейский УАЗик, и двое милиционеров, сопя и матерясь, затискивали внутрь машины отчаянно отбивающегося незнакомца.

– Я ничего не нарушил! – протрезвевшим от страха голосом, кричал тот, упираясь. – Говорю вам, я – из обкома комсомола! Балахнин моя фамилия! Можете позвонить, проверить! Это произвол! Завтра же всех повыгоняют к чертовой матери.

При этой угрозе стоящий поодаль старший наряда – сержант – зловеще ухмыльнулся.

Какой армейский сержант не мечтает стать генералом? Какой милицейский сержант себя генералом не ощущает? А генералы – народ гордый. Если, конечно, не против маршалов.

– Вот чтоб не повыгоняли, мы тебя в вытрезвиловку и доставим, – с усмешкой процедил он.

– Да я ж не пил почти! Ребята! Вот мой дом, – услышав про страшный вытрезвитель, Балахнин с удвоенной силой уперся в проёме. – Ну, поднимитесь, я документы покажу! Жена же волнуется, дети! Что ж вы, как нелюди!