Но сегодня мы потеряли брелок, он остался на дне. Мне надо было настоять, чтобы она второй раз не ныряла, не подвергала себя опасности. К счастью, она легко отделалась. Но теперь, в любом случае, ноги нашей там не будет.

А когда я вечером вернулся в деревню, меня ждала телеграмма: меня просили немедленно приехать, потому что мама неожиданно легла в больницу.

Староста, возможно, потому что операция над его зубом удалась, разрешил мне на месяц уехать, чтобы ухаживать за больной мамой. Я еду завтра утром. По иронии судьбы я возвращаюсь в родной дом без ключей.

Когда Лю читал мне романы, у меня всегда возникало желание нырнуть в прохладную воду ручья. Почему? Чтобы разом как следует разрядиться! Знаете, вот так же иногда невозможно удержаться и не рассказать, что у тебя на сердце.

На глубине все окружал голубоватый расплывчатый ореол, нет, даже не света, потому что предметы различать было трудно. У меня там все время была словно бы пелена перед глазами. К счастью, брелок Лю всегда падал примерно в одно и то же место площадью в несколько квадратных метров

посреди заводи. Камни на глубине, когда к ним прикасаешься, плохо видны. Некоторые, размером с яйцо, гладкие, круглые, лежали там, наверно, многие годы, если не столетия. Представляешь

себе? А другие, побольше, были похожи на человеческие головы, а некоторые были изогнутые, как буйволиные рога. Нет, серьезно. Время от времени, правда, редко, попадались по-особенному угловатые камни с острыми гранями, способные поранить до крови, вонзиться в руку или в ногу. А иногда можно было наткнуться на раковину, непонятно как попавшую сюда. Раковины уже почти окаменели, обросли мягкими, нежными водорослями, слились с каменистым дном, но все равно чувствовалось, что это раковины.

Что ты сказал? Почему мне нравилось нырять |

за его брелоком? Сейчас скажу. Ты, должно быть, считаешь меня глупой, как собака, которая бегает за палкой, брошенной хозяином. Понимаешь, я вовсе не похожа на французских девушек, о которых пишет Бальзак. Я – горянка. И мне нравится доставлять радость Лю, вот и все.

Хочешь, чтобы я рассказала, как все было в последний раз? С тех пор прошло чуть больше недели. Это было в тот день, когда Лю получил телеграмму. Мы пришли примерно в полдень. Поплавали, но не очень долго, столько, сколько нужно, чтобы позабавляться в воде. Потом перекусили кукурузными лепешками, крутыми яйцами и

фруктами, которые я принесла из дома, и пока ели, Лю рассказывал мне кусочек истории французского моряка, который стал графом. Той самой, которую слушал мой отец. Он теперь яростный поклонник этого хитроумного мстителя. Лю рассказал мне только одну коротенькую сцену, ты ее, конечно, помнишь, когда граф встретился с женщиной, которая была его невестой и из-за которой, в сущности, его упрятали на двадцать лет в тюрьму. Она сделала вид, будто не узнала его. О, она так здорово притворялась, что можно было подумать, будто она полностью забыла свое прошлое. Меня это убило.

Потом мы решили немножко поспать, но я глаз не могла сомкнуть, все думала про нее и этого графа. И знаешь, чем мы занялись? Стали изображать, будто Лю – это Монте-Кристо, а я – его бывшая невеста, с которой он повстречался через двадцать лет. Это было замечательно, я даже там придумывала какие-то слова, они словно бы сами приходили мне на язык. А Лю, он словно полностью превратился в этого бывшего матроса. Он продолжал любить меня. Слова, которые я произносила, разрывали ему, бедняге, сердце, я это видела по его лицу. И он вдруг бросил на меня такой гневный, жесткий, полный ненависти взгляд, как будто я и впрямь была женой его бывшего друга, предавшего его и подстроившего ему ловушку.

Для меня это было совершенно новое ощущение. Раньше мне и в голову не приходило, что можно изображать кого-то, кем ты вовсе не являешься, например, богатую, самодовольную женщину, и при этом оставаться собой. Лю сказал мне, что я могла бы стать неплохой актрисой.

А после этого представления мы перешли к игре с брелоком. Он камнем упал примерно туда же, куда обычно. Я нырнула и поплыла под водой. Почти в полной темноте я ощупывала камни, залезала рукой в самые темные расщелины, сантиметр за сантиметром обыскивая дно, и вдруг коснулась змеи. Когда-то давно мне случилось дотронуться до змеи, и теперь, через много лет, я сразу распознала ее гладкую и холодную кожу. Инстинктивно я отдернула руку и через миг вынырнула на поверхность.

Откуда она взялась? Не знаю. Может, ее принесло течением, а может, это просто голодный уж решил тут поохотиться.

Через несколько минут я, несмотря на запрет Лю, снова нырнула в воду. Я не хотела оставлять его ключи змее.

Но как я на этот раз трусила! Змея внушала мне жуткий страх, даже в воде я чувствовала, как по спине у меня ползет холодок. Неподвижные камни, что покрывали дно, казалось, шевелились, ожили. Представляешь себе? Я поднялась на поверхность перевести дыхание.

На третий раз мне повезло. Я увидела наконец брелок. Его кольцо чуть поблескивало в глубине, но едва я дотронулась до него, как в ту же секунду почувствовала, как в правую руку мне вонзились острые зубы; мне стало больно, руку даже словно бы обожгло, и я, выпустив ключи, рванулась наверх.

Даже когда мне будет пятьдесят лет, этот шрам все равно останется у меня на пальце. Вот потрогай.

Лю уехал на целый месяц.

Я любил иногда побыть в одиночестве и делать то, что мне хочется, есть, когда проголодаюсь. И в нашей хижине на сваях я этот месяц прожил бы счастливо и вольно, если бы перед отъездом Лю не дал бы мне весьма деликатное задание.

– Я хочу попросить тебя оказать мне услугу, – начал он таинственным полушепотом. – Надеюсь, пока я буду отсутствовать, ты станешь телохранителем Портнишечки.

По его словам, на нее зарились многие парни, и местные, и «перевоспитуемые». Воспользовавшись тем, что его тут не будет целый месяц, потенциальные соперники несомненно ринутся на штурм портновской мастерской и поведут беспощадную битву за Портнишечку. «Не забывай, – сказал он мне, – она считается первой красавицей на горе Небесный Феникс». Моя задача заключалась в том, чтобы ежедневно появляться у нее и вообще быть часовым у дверей, ведущих в ее сердце, чтобы у соперников не было ни единого шанса вкрасться к ней в доверие, проникнуть во владения, принадлежащие одному только Лю, моему главнокомандующему.

Изумленный и польщенный, я принял поручение. Какое безмерное слепое доверие выказал мне Лю, попросив меня перед отъездом о подобной услуге! Ведь если вдуматься, он доверил мне сказочное сокровище, главную ценность в своей жизни, и ему даже не пришло в голову, что я могу это сокровище похитить.

В ту пору у меня было одно желание: оказаться достойным его доверия. Я представлял себя генералом, командующим отступающей армией, которая совершает переход по бескрайней ужасной пустыне, и в этом походе на попечении у меня находится жена моего лучшего друга, тоже генерала. Каждую ночь, вооруженный пистолетом и автоматом, я становлюсь на караул у палатки этой благороднейшей женщины, охраняя от жаждущих ее плоти свирепых хищников, чьи глаза сверкают во мраке. Месяц спустя мы пересекли пустыню, претерпев за это время множество страшных испытаний: песчаные бури, недостаток провианта и воды, мятеж солдат… И когда эта женщина подбежала к моему другу генералу и упала в его объятия, я тоже упал от усталости и от жажды у подножья последнего бархана…

И вот сразу после отъезда Лю, вызванного в город телеграммой, каждое утро на тропу, что ведет к деревне Портнишечки, выходил сыщик в штатском. Целеустремленный сыщик. Лицо у него было серьезное, шел он скорым шагом. Дело происходило осенью, и сыщик продвигался быстро, можно сказать, как парусник при попутном ветре. Но сразу же за бывшим домом Очкарика тропа поворачивала к северу, ветер уже дул в лицо, но сыщик, опытный и стойкий пешеход, сгорбившись и опустив голову, продолжал идти, почти не снижая скорости. На уже упоминавшемся мной опасном переходе шириной сантиметров тридцать, на переходе, по обе стороны которого зияли пропасти и который невозможно было миновать на этом пути к исполнению своего долга, он чуть замедлял шаг, но не останавливался и уж тем паче не опускался на четвереньки. Каждый день в борьбе с головокружением он одерживал победу. Не слишком решительным шагом он преодолевал эту перемычку под неотступным взглядом блестящих и равнодушных глаз красноклювого ворона, который неизменно сидел на скале, что высилась по другую сторону опасного участка.