Как-то под вечер Хо Чжи прибежал к Сяо-ба и, еще не отдышавшись, рассказал, что солнце убило человека, который на лямке тянул лодку вверх по реке. Был полдень, жарко, он был уже не молод, упал и умер. Оба его сына работают на постройке стены. Когда они вернутся и спросят: «Где могила отца?», что им ответить?

— Надо его похоронить, — сказал Сяо-ба.

— Нет денег, — ответил Хо Чжи.

Тут Сяо-ба пришла шальная мысль. В одном из павильонов хранился гроб, который господин заранее себе приготовил. Каждый год его покрывали новым слоем лака, и, когда господин, любуясь, щелкал его ногтем, лак звенел, как драгоценная бронза, а ноготь так ныл от щелчка, что приходилось, сунув его в рот, сосать, приплясывая от боли.

— Господин так богат, — сказал Сяо-ба, — что может позволить себе сто раз умереть и каждый раз покупать новый гроб. А этот мы отнесем нашему брату на реке.

До ночи Хо Чжи просидел в каморке Сяо-ба, а когда все кругом затихло, они вынесли гроб из его хранилища. Сяо-ба взобрался на стену и стал подтаскивать его вверх, а Хо Чжи толкал снизу. Еще мгновение, и они унесли бы свою добычу. Но тут на пустынной улице показался запоздавший гуляка. Он поднял глаза, увидел над стеной поднявшийся на дыбы страшный предмет и завыл так дико, что из всех ворот выскочили люди. Сяо-ба и Хо Чжи сперва избили, потом отвели к судье, и так они попали в Лишань на каторгу.

Здесь с них сняли колодки, в которых они совершили тяжкий путь, указали им их места в землянке и работу, которую они должны делать. Вея каторга развеселилась, узнав о преступлении Сяо-ба, потому что такого еще не бывало.

Вскоре и здесь оказались у него друзья и нашлись и такие, которые, ни с того ни с сего заговорив о разных драконах, получили нужный ответ, а затем открыли Сяо-ба, что хотят бежать, но не знают еще, как это сделать.

Среди каторжников был один, такой широкий в плечах, что казался ниже своего роста, и такой невероятно сильный, что легко носил грузы, тяжелые и для четверых. Сяо-ба сказал ему:

— Если бы я был так силен, я раскидал бы стражу и ушел бы отсюда.

— Моя сила не дает мне уйти, — ответил тот. — Всюду меня признают и вновь вернут обратно. На сто ли вокруг все слышали о силаче У-яне. Знают меня даже воробьи на дороге и собаки на пороге.

— И я слышал твое имя, — сказал Сяо-ба. — Еще когда жил в родной моей деревне, в стране Янь.

— Ты видишь? — ответил У-ян. — Если даже на другом конце Поднебесной мое имя известно, как же мне скрыться? А если я переменю имя, моя сила выдаст меня.

— Ты силен, а я ловок, — сказал Сяо-ба. — Приходи вечером в нашу землянку…

Хо Чжи прилежно вылавливал из своей чашки вареные овощи. Они плохо пахли, но он был голоден. Вдруг он поднял глаза и увидел подошедшего У-яна. Не сводя с него взора, Хо Чжи медленно поставил чашку на землю. Привычная улыбка оползла с его губ. Он поднялся и стоял, вытянувшись и все смотрел на У-яна. Закрыл руками глаза, раздвинул и сжал пальцы и, отведя руки, снова посмотрел. Потом тяжело вздохнул и прошептал:

— Я помню.

И вдруг, зарыдав, закричал:

— Я помню, помню, я все помню!

Сяо-ба вскочил, бросился к нему, схватил его за рукав:

— Что с тобой, Чжи, братец мой?

Но Хо Чжи отталкивал его и продолжал кричать:

— Я все помню! Как били меня плетью, пинали сапогом! Делали из меня собаку! Гоу! Гоу! Виляй хвостом, тащи в зубах охотничью добычу! Гогочи гусем! Го-го! О, мое сердце разрывается от этой муки! Я должен идти! Терзают, ка

лечат, мучают детей! Я пойду освободить их. Пустите меня!

Едва удалось его успокоить, и Сяо-ба всю ночь уговаривал его, обещал, что скоро они отсюда уйдут и по всей реке пронесутся, как два дракона, два брата: Тюремный тигр — Би Хань, и Улыбающиеся губы — Чи Вэнь. Все, кто работает на реке, примкнут к ним, и они убьют мучителей и спасут несчастных детей и что надо еще немного, совсем немного подождать.

— Я заикался, помнишь? — говорил Хо Чжи. — Меня били, пока я не разучился говорить по-человечески.

— Чжи, милый, ведь это прошло!

— А другие дети, маленькие рабы! Пусти меня, Сяо-ба!

— Чжи, мы уйдем, мы спасем и маленьких и больших.

Потерпи немного.

В этот вечер так и не удалось поговорить с У-яном, но на другой день договорились, и У-ян сказал:

— Я с вами не пойду, потому что по мне одному всех вас признают. Но я помогу вам уйти.

А затем обсудили они, как это сделать.

Вечером каторжники вернулись с работы, за ними захлопнули и заперли ворота в ограде, и двое часовых присели на корточки, охраняя выход. Каторжникам роздали еду, они жадно ели, но не все. Многие сидели, сжав влажные руки в кулаки, готовые к прыжку, ожидая сигнала.

У-ян лениво подошел к воротам, потрогал запор. Так давно он был на каторге и так примерно было его поведение, что один из часовых не обратил на него внимания, а другой проворчал:

— Что за шутки, У-ян? Пошел прочь!

Но У-ян, слегка согнувшись, приподнял ворота, снял их с петель, положил себе на голову и, придерживая одной рукой, пошел, будто женщина, несущая на голове плоскую корзинку с лепешками. Часовые бросились за ним. Он остановился, повернулся, сказал:

— Подойдите только! Одна рука у меня свободна.

Они закричали, сзывая охрану, окружили его, как стая собак окружает дикого кабана. А он, подняв обеими руками ворота, как щит и как оружие, повторял:

— Подойдите только!

Они начали его уговаривать:

— Что тебе вздумалось? Вернись! Не будет теба наказания, если сдашься добровольно.

Продержав их, сколько показалось ему нужным, У-ян положил ворота на землю и сказал:

— Я сдаюсь.

И такой же ленивой походкой пошел к ограда. Они начали его просить:

— Повесь ворота обратно на петли!

— Не стану я их вешать, — возражал он. — Вешайте сами. Я весь день работал, а теперь хочу есть и спать.

Они всё уговаривали его, и он наконец поднял ворота, отнес их обратно и повесил на место. Ограда вновь была замкнута. Но уже Сяо-ба и Хо Чжи и сотня других каторжников успели скрыться.

Следующая глава начнется в императорском дворце, а затем читатель вновь вернется в Лишань и узнает, что это было за удивительное место и над чем трудились тридцать тысяч каторжников, из которых многие были искусными мастерами.

Затем, недолго пробыв внутри горы, читатель поедет знойной дорогой и узнает, как опасно предсказывать будущее на века вперед.

Как в бесконечном небе навеки утверждены места планет, созвездий и Млечного Пути, так в том же порядке были расположены в необъятном парке близ Саньяна двести дворцов Ши Хуанди. Но был среди них один, вдали от всех, на берегу уединенного заросшего пруда. Стены поросли молодыми деревцами, балюстрады обрушились, корни трав разломали мраморные плиты, дожди смыли роспись стен, никто не подметал листья, усеявшие чуть видную дорожку. В этом дворце не смеялись, не плясали и не пировали. И если среди ночи тихий голос запевал песню, то звуки ее были скорбны и прерывались рыданиями. Зто был павильон Осенних Листьев, жилище жен, которых Ши Хуанди разлюбил и забыл.

В этом дворце уже пять лет жила Лин-лань. Целый год неизменно всюду сопровождала она императора, украшая пиры, услаждая досуги, развлекая усталость. Разве за год может увянуть красота? Нет, но наскучить!

Однажды вечером вошел к ней император, а за ним слуги внесли зеркало. По золотому полю его оборота бесконечным шествием влеклись на брюхе четыре дракона, подымая зловеще изогнутые когтистые лапы, свесив языки из ощеренной пасти. Лин-лань протянула к зеркалу руки, но слуги укрепили его на высокой подставке, а император сказал: