– Он скоро вернется, – крикнула ей Ивлин, направляясь к тому месту, где еще виднелось розоватое пятно.

Но волчица резко пролаяла и исчезла в лесу, прежде чем Ивлин смогла остановить ее. Молодая женщина нахмурилась. Элинор никогда не убегала далеко. Она по-прежнему опасалась своих серых собратьев.

– Элинор! – позвала ее Ивлин, развернувшись лицом к лесу, к стройным рядам серых деревьев, опушенных белым снегом. – Элинор, ко мне! – Она смотрела по сторонам, надеясь разглядеть волчицу, и наконец ее взгляд уловил нечто черное, бегущее в ее сторону. – Давай, девочка! Ты что такое выдумала? Для игр слишком холодно.

Когда Элинор приблизилась к ней, Ивлин затаила дыхание. В зубах было нечто черное и странным образом изогнутое.

– О Боже, – вскрикнула она и бросилась к волчице. – Что ты наделала? Элинор, брось это! Непослушная девочка! – Широко шагая и утопая в снегу, Ивлин встретила волчицу на полпути.

Элинор остановилась и выплюнула черный предмет ей под ноги. «Предмет» начал неуклюже вычерчивать круги на снегу. Волчица залаяла и радостно завиляла хвостом.

«Это тебе».

Это оказался ворон. На его иссиня-черных перьях была кровь, желтый клюв то судорожно раскрывался, то закрывался, одно крыло было искалечено.

Ивлин ахнула и опустилась на колени перед раненой птицей. Бедное создание было едва живым. Ее сердце сжалось.

– Молодец, Элинор, – поблагодарила волчицу Ивлин и, дрожа от холода, стащила с себя верхнюю накидку. Элинор нетерпеливо плясала вокруг нее.

– Тише, маленький, – сказала она ворону, расправляя снятую накидку. Птица погибнет, если не перестанет трепыхаться. В ее маленькой голове все помутилось от боли и страха, и Ивлин сомневалась, что она вообще ее слышала.

Она накинула свою накидку на птицу, и та сразу затихла. Ивлин осторожно приблизилась к ней, укутала и подхватила на руки. Она понятия не имела, как будет спасать ворона, но точно знала, что не может бросить раненую, покалеченную птицу.

Ивлин поднялась, но вдруг на нее накатилась волна тошноты. Она выставила вперед руку, чтобы не упасть. В голову ударила кровь, щеки вспыхнули, и Ивлин стало невыносимо жарко. Но через мгновение тошнота, жар прошли. Она перевела дух, аккуратно взяла укутанного ворона под мышку и направилась к хижине.

Однако Ивлин еще не совершила то, ради чего вышла. Она подошла к тому месту, где справила нужду в прошлый раз, и наклонилась, чтобы положить завернутую в свитер птицу на снег.

Ворон высунул голову и посмотрел на нее искоса одним ярким, блестящим глазом. Потом хрипло каркнул.

– Подожди немного, – сказала Ивлин, садясь на корточки. Она вытащила кусок ткани, которая должна была впитывать ее выделения, и очень удивилась, обнаружив, что та была чистой. Но Ивлин не стала тревожиться по этому поводу. Она лишь обрадовалась тому, что ей не нужно ее стирать.

Элинор села позади ворона, ее странная подруга Бонни встала сбоку. Все животные смотрели на нее с таким неподдельным интересом, что Ивлин рассмеялась.

– Очень невежливо с вашей стороны, – пристыдила она их.

Элинор вытянула нос в ее сторону и понюхала воздух, а Бонни заблеяла.

Ворон повертел головой, а потом опять каркнул:

– Дет-кааа!

Ивлин чуть не упала. Потом покачала головой и рассмеялась. Да, с нервами у нее точно не все в порядке.

– Это твое имя? – спросила она, вставая. – Ты хочешь, чтобы тебя звали…

– Дет-кааа! – опять каркнул ворон.

Деревья слева от Ивлин качнулись и, кажется, наклонились к ней. Она постаралась справиться с приступом тошноты, но тут ее опять бросило в жар. Ивлин едва успела наклониться вперед, и ее вырвало. Она упала на колени.

Когда тошнота прошла, Ивлин подняла голову. Она дрожала и была мокрой от пота. Ее питомцы продолжали смотреть на нее. На морде Элинор застыло комичное сочувственное выражение, длинные уши Бонни были радостно подняты вверх.

– Нет, – простонала Ивлин.

– Дет-кааа! – злорадно каркнула птица.

Коналл шел по главной улице города, прислушиваясь к веселой музыке. От изумления у него буквально зашевелились волосы на голове. Было еще раннее утро – в такое время тут обычно еще тихо и спокойно. Да и вообще, с какой стати кто-то вдруг начнет играть такую веселую мелодию? Поводов для радости в городе Маккериков уже не было давно… многие-многие годы.

Да и холодный воздух, в котором звучала разудалая музыка, как-то странным образом изменился. Хотя Коналл и не замечал ничего зловещего, он все-таки был настороже. Он чуть не подпрыгнул, когда дверь его собственного дома раскрылась, и оттуда вырвалась громкая музыка, послышались взрывы смеха, а потом на пороге, спотыкаясь, появился его брат-близнец Дункан, красный, гогочущий, изрыгающий проклятия.

Завидев Коналла, он разыграл сцену бурного приветствия. На его и без того сияющей физиономии появилась широченная улыбка. Дункан развел руки в стороны и присел.

– Коналл! – закричал он. – Это ты? Ура! – Брат вдруг резко развернулся к двери, собираясь нырнуть обратно в дом, но хлопнулся о нее лбом, словно мотылек. Наконец ему с трудом удалось открыть дверь. Он просунул голову внутрь и заорал: «Маккерик вернулся! Маккерик!..»

Дункан не договорил, опять развернулся и пошел к нему, выплясывая джигу. И тут Коналл по-настоящему испугался.

Его брат был явно болен. Наверное, голод настолько истерзал людей, что они решили есть зараженную пищу и теперь сошли с ума. Он опоздал. С Ив или без нее он уже не мог спасти свой город.

Но когда Дункан, танцуя, приблизился к нему, Коналл заглянул в его зеленые глаза и увидел в них не безумие, а радость… Коналл ахнул и воскликнул:

– Дункан, ты что, пьян?

– Как свинья! – Дункан рассмеялся, обдавая его винными парами. Он схватил его за плечи и расцеловал в обе щеки. Но вдруг его глаза округлились.

– А где же девушка? – Дункан заглянул ему за спину. – Ты ведь не оставил ее…

Коналл тут же одной рукой схватил Дункана за шею, а второй зажал ему рот.

– Тише! – прошипел Коналл. – Я же говорил тебе, что никто не должен… Боже мой! Ты никому ничего не рассказал?

Дункан скинул его руки и с обиженным видом ткнул кулаком в плечо.

– Ах ты, большая задница! Конечно, нет! Но твой план! – На его лице опять появилась счастливая ухмылка. – Я не знаю, что ты там делал, но он сработал! – Казалось, Дункан едва сдерживался, чтобы не запрыгать на месте. – Ты должен видеть это. Пойдем в дом!

Дункан развернулся, танцующим шагом направился обратно в дом и исчез. Коналлу ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Он перевел дух и вошел внутрь.

Дом чуть не лопался. Казалось, тут собралась добрая половина города. Люди сидели везде – на кроватях, табуретах, на полу. Когда Коналл показался на пороге, они все повернулись к нему и хором поприветствовали, да так громко, что у него чуть не лопнули барабанные перепонки.

В доме пахло как в пивной бочке, и каждый человек держал в руке кружку, кувшин или бутыль, или…

Мясо??

И только сейчас в дальнем конце дома Коналл заметил не одну, не две, а целых пять оленьих туш. Более того, над коптильней, рядом с ними, висело множество кроличьих шкурок.

Коналл онемел. Сотня вопросов вертелась у него в голове, но он не знал, как описать свое состояние словами. Коналл пролепетал что-то нечленораздельное и посмотрел на Дункана, который метался вокруг, как пьяный осел.

– Я понимаю! – прокричал тот. Потом опять заглянул ему за спину и заявил: – Кое-кто хочет поздороваться с тобой, братец, а потом мы с тобой, – и он комично повел бровями, – поговорим с глазу на глаз, да?

Коналл развернулся и увидел свою мать, Лану Маккерик, в старом, поношенном пледе ее мужа Дэра. Она широко распахнула руки, ее глаза радостно блестели.

– Коналл, – заговорила женщина, слабо улыбаясь. Он обнял ее, все еще не понимая, что происходит, и мать шепнула ему на ухо: – Коналл, дорогой, случилось чудо. На такое уж я и не надеялась.