— Я убивал непотребных девок, ибо матушке не нравится, что они вечно шляются по нашей улице, — хладнокровно продолжал Джонстан. — Да, я не сомневаюсь в том, что черная смерть вернется, если мы не изгоним порок и разврат из нашего города. Господь послал нам предостережение. И если мы по-прежнему будем предаваться прелюбодейству и похоти, кара Господня падет на наши головы с новой силой.

— А зачем вы рисовали круг на пятках убитых женщин? — спросил Талейт.

На лбу Джонстана выступили бисеринки пота. Однако предмет разговора так занимал его, что он, казалось, позабыл о том, что оказался в безвыходной ситуации.

— Круг сей означает нимб, свергнутый с головы падшего ангела, — с готовностью пояснил он. — Этот знак использовала одна из сатанинских сект. Для меня он символизировал зло. И тела блудниц, помеченные этим знаком, тоже были вместилищем зла.

Словно опомнившись, Джонстан ухмыльнулся и взглянул наконец на Бартоломью. Как видно, он решил, что настало время разделаться с доктором.

— Мэтт! — взревел Майкл, бросаясь вперед.

Бартоломью вытащил руку из сумки и швырнул в лицо Джонстану полную пригоршню какого-то порошка. Проктор, закашлявшись, выпустил свою жертву. Порошок жег ему глаза. Уронив нож, он с пронзительным воем закрыл лицо руками. Талейт воспользовался моментом, отбросил нож в дальний угол и прижал Джонстана к стене.

— Я ничего не вижу! — вопил Джонстан, пытаясь вырвать заломленные шерифом руки и протереть глаза. — Помогите!

— Женщины, которых ты лишил жизни, также взывали о помощи, — отрезал Бартоломью. — Но мольбы их были напрасны.

Вечером того же дня Майкл и Бартоломью сидели на бревне в саду колледжа и наблюдали, как солнце заходит за верхушки деревьев. День выдался нелегкий — после всех треволнений им еще пришлось рассказать о случившемся де Ветерсету и дать показания Талейту. Теперь друзья наслаждались покоем и отдыхом. В саду стояла блаженная тишина, и у Бартоломью не было ни малейшего желания говорить о том, что произошло сегодня.

Однако же неутомимый Майкл был настроен иначе.

— Итак, теперь-то уж наше дознание закончено, — заявил он, вытянув ноги и скрестив руки на груди. — Все загадки разгаданы. Джонстан признался, что первое убийство совершил в тот самый день, когда скончалась его мать. Он полагал, что к Рождеству успеет очистить город от служительниц порока, если будет совершать убийство каждые десять дней. К сатанинским сектам он не имел никакого отношения и использовал символ одной из них лишь потому, что тот воплощал для него зло, как и несчастные проститутки.

Бартоломью хранил молчание. Джонстан столь горячо заверял их, будто матушка его жива, что в душе доктора шевельнулись сомнения в его безумии. Он даже уговорил Майкла вернуться в дом младшего проктора и проверить, не скрывается ли старая леди в одной из комнат на втором этаже. Разумеется, они никого не обнаружили. Правда, в спальне матери все было в полном порядке, словно хозяйка должна была вот-вот прийти.

Бартоломью с интересом наблюдал за черным дроздом, что прыгал в траве и настороженно поглядывал на людей черным глазом-бусинкой. Майкл потянулся и хрустнул суставами.

— Итак, нам было приказано расследовать обстоятельства смерти неизвестного монаха, тело которого оказалось в сундуке с университетскими документами, — заговорил монах. — Мы определили, что причиной смерти взломщика оказался отравленный замок, разладившийся вследствие небрежного обращения. Затем мы нашли в церковной звоннице труп некоего Фруассара. Мы выяснили, что он был убит, ибо имел неосторожность увидеть, как один из клерков канцлера превращается в женщину. Мы узнали также, что один из богатейших городских купцов, одержимый бесом алчности, во имя достижения корыстных целей предается черной магии и похищает детей. И наконец, мы обнаружили, что младший проктор университета лишился рассудка, вообразил себя карающей десницей Господней и убивает блудниц. Думаю, мы с честью выполнили возложенное на нас поручение, — гордо заключил монах. — Особенно если вспомнить, что поначалу мы располагали самыми скудными сведениями.

Друзья еще немного посидели в молчании, любуясь последними отблесками заката. Небо постепенно темнело, меж деревьями замелькали тени летучих мышей. Бартоломью так устал, что не хотел двигаться с места. После столь жаркого и утомительного дня прохладный ночной воздух казался особенно приятным. Завтра утром должен состояться испытательный диспут, и Бартоломью больше всего боялся, что настырные студенты отыщут его и начнут донимать расспросами.

— А какой порошок ты бросил в лицо Джонстану? — спросил Майкл. — Должен признать, это неплохая идея.

— Молотый перец, — ответил Бартоломью. — Вообще-то перец доктору совершенно ни к чему, — добавил он с улыбкой. — После того как сумку мою похитили на улице Примроуз, я хотел заменить все пузырьки и пакетики со снадобьями, но из-за нехватки времени попросил Дейнмана сделать это. Задание не столь уж трудное — все лекарства в моей аптеке снабжены ярлычками. Для лечения некоторых болезней я использую молотые зерна горчицы. Однако Дейнман не смог отыскать горчицу, ибо я истратил весь свой запас на рвотное снадобье для Уолтера. Тогда он решил, что перец вполне заменит горчицу. Обнаружив это, я немало досадовал на глупость своего ученика. Кто же мог знать, что перец сослужит мне добрую службу!

— А горчица не помогла бы?

— Нет, действие было бы гораздо слабее, — покачал головой доктор.

Чья-то длинная тень упала на траву перед ними. Подняв голову, Бартоломью увидал Бонифация. Вместо привычной сутаны на нем были узкие штаны из грубой ткани и короткий зеленый плащ. Бонифаций опустился на поваленное дерево рядом с доктором и стал смотреть на летучих мышей, что носились в воздухе и ловили бесчисленных насекомых.

— Я вижу, ваши намерения окончательно определились, — нарушил молчание Бартоломью.

— Да, — кивнул Бонифаций. — Я признался во всем мастеру Кенингэму, и тот решил, что я должен вернуться домой. По его мнению, мне необходимо извлечь урок из случившегося. А хорошим монахом может быть лишь тот, кто ощущает к этому поприщу истинное призвание.

— Мудрые слова, — изрек Бартоломью. — Я полагаю, к поприщу врача вы тоже не ощущаете призвания?

— Ни малейшего! — с тяжким вздохом заявил Бонифаций. — Я согласился изучать медицину лишь по настоянию отца. Он всегда хотел, чтобы я пошел по его стопам.

— Ваш отец доктор? — удивился Бартоломью.

Ему трудно было поверить, что человек, выросший в семье доктора, придерживается столь диких взглядов на врачебную науку.

— Да, — подтвердил Бонифаций. — Откровенно говоря, мы с ним не слишком ладили, — добавил он, криво усмехнувшись. — Надеюсь, теперь мы станем лучше понимать друг друга.

— Насколько я помню, вы живете в Дареме? — уточнил Бартоломью.

Бонифаций кивнул.

— У вас хватит средств на дорогу?

— Я отдал все свои деньги в уплату за обучение, — признался Бонифаций. — Но ничего, как-нибудь доберусь.

— Возьмите это, — сказал доктор, вытаскивая из сумки какой-то пакет и вручая его юноше.

— Что это? — спросил тот, настороженно глядя на пакетик.

— Шафран, — пояснил Бартоломью. — Его дал мне отец Люций. Сейчас шафран очень трудно достать, и вы сможете дорого продать его. А на вырученные деньги доберетесь до дома.

— Шафран! — воскликнул Бонифаций, подбрасывая пакетик на ладони. — Я не видел его давным-давно. После чумы он куда-то исчез. Но я не могу принять от вас столь дорогой подарок, — спохватился он, протягивая пакет доктору.

— Почему же нет? — пожал плечами Бартоломью. — Если не хотите принять от меня подарок, потом вышлете мне деньги. А теперь идите, Бонифаций, иначе отец Уильям вас хватится.

Юноша повернулся, чтобы идти, но вдруг вспомнил что-то и вновь взглянул на Бартоломью.

— Мастер Кенингэм сказал правду, — заявил он. Улыбка озарила его лицо, неожиданно сделав его молодым и привлекательным. — Вы слишком добры, чтобы быть еретиком!