Когда дверь за канцлером закрылась, Бартоломью задвинул тяжелый засов и прошелся по комнате взад-вперед. Майкл вытащил из сундука увесистую кипу страниц и положил ее на стол. К счастью, листы пергамента оказались толстыми, так что монах мог переворачивать их, не снимая перчаток.

— Слушай, а ты не мог бы попросить у епископа запасной комплект ключей? — неожиданно сказал Бартоломью.

— Конечно, я могу обратиться к нему с подобной просьбой. Но зачем тебе ключи? — с недоумением глядя на товарища, спросил Майкл.

— Нам следует проверить, подходят ли они к старым замкам. Если нам не удастся отпереть ключами епископа отравленный замок, значит, кто-то подменил не только замок, но и ключ в связке де Ветерсета. Канцлер утверждает, что никогда не расстается с ключами. Следовательно, подмена — дело рук Бакли, единственного человека, которому он их доверял. Открывая замки, Бакли мог незаметно заменить один ключ на другой. Если же ключи епископа подойдут к отравленному замку, мы можем сделать два предположения. Согласно одному из них, неизвестный злоумышленник пропитал ядом лезвие замка накануне гибели монаха. Согласно второму, отравленное лезвие находилось в замке с того момента, как его навесили на сундук, но по счастливой случайности до сих пор никому не причиняло вреда.

Майкл понимающе кивнул головой.

— Ключи, что сейчас у епископа, совершенно ему не нужны, — произнес он. — Они ведь не подходят к новым замкам. Я не вижу причин, по каким он мог бы воспротивиться моей просьбе.

Бартоломью подошел к окну и окинул взглядом Хай-стрит. Видневшийся вдали силуэт Майкл-хауза напомнил ему о занятиях со студентами — он вынужден ими пренебрегать. Отойдя от окна, Бартоломью приблизился к стенному шкафу, открыл дверцы и скользнул глазами по полкам. Майкл озадаченно наблюдал за его действиями. Затем Бартоломью нагнулся и осмотрел циновку, на которой стоял на коленях, открывая замок, погибший монах. Однако ему не удалось обнаружить ничего, достойного внимания.

— Меня ждут студенты, — заявил он. — Некоторые из них уже провалили испытательный диспут, и если они останутся без наставника, вторая попытка окажется столь же неудачной. К тому же мне надо навестить ребенка мистрис Бочер. Бедное дитя страдает от желудочных колик.

— Слушай, если ты будешь постоянно меня отвлекать, я никак не успею изучить такую здоровенную книгу, — раздраженно откликнулся Майкл. — Сделай милость, отправляйся к своим студентам. А перед вечерней мессой возвращайся сюда.

Бартоломью вовсе не хотелось оставлять Майкла одного в комнате, где нашел смерть неизвестный монах; но без толку терять день ему хотелось еще меньше. Поэтому он не преминул воспользоваться предложением Майкла. Выйдя из комнаты, он убедился, что друг его задвинул засов, и побежал вниз по лестнице. На последней ступеньке он замер, пораженный внезапной мыслью, резко повернулся и двинулся наверх.

Миновав комнату, где находился сундук с документами, доктор продолжил подъем. Чем выше он взбирался, тем грязнее становилась лестница. Ее покрывали перья и засохший помет, и Бартоломью догадался, что верхними пролетами пользуются чрезвычайно редко. В ноздри ему ударил тяжелый запах тления от трупов птиц, залетевших в башню и не сумевших выбраться.

Наконец он добрался до колокольни. Вокруг безмолвных колоколов с воркованием прохаживались голуби. Повсюду валялись обрывки веревок и канатов. Винтовая лестница, по которой Бартоломью поднялся сюда, кончилась. Однако у стены стояла деревянная приставная лестница, и по ней можно было добраться до двери-люка в потолке. Бартоломью недоверчиво ощупал лестницу, отнюдь не производившую впечатления надежной и устойчивой.

Впрочем, в действительности она оказалась довольно крепкой, и, хотя перекладины отчаянно скрипели под ногами доктора, он благополучно добрался до двери. Отодвинув задвижку, он осторожно вылез на крышу. Целая стая голубей, испуганных появлением человека, взметнулась в воздух. Солнечные лучи ударили в глаза Бартоломью, их свет казался особенно ослепительным после полумрака, царившего в башне. Врач выпрямился и огляделся по сторонам.

Вид, открывшийся его глазам, был столь прекрасен, что от восторга у Мэттью перехватило дыхание. День выдался ясный. Даже туман, обычно стоявший над болотами, в этот час развеялся; Бартоломью в какой-то миг показалось, что он различает вдали очертания башен Илийского собора. Многочисленные ручейки, пересекающие плоскую болотистую равнину, казались с высоты лабиринтом сверкающих серебряных нитей, каждая из которых тянулась к морю. Прислонившись к одной из угловых башен, Бартоломью скользнул взглядом вдоль блестящей ленты реки, и, к немалому собственному удивлению, разглядел баржу, стоявшую у дальнего причала. Стэнмору следовало бы поставить одного из своих людей здесь, на крыше, решил Бартоломью: тот смог бы заранее оповещать хозяина о приближении торговых судов.

Затем врач перевел взгляд на городские дома и улицы, которые с высоты выглядели куда привлекательнее, чем вблизи. Даже рыночные прилавки отсюда казались чистыми и нарядными. Бартоломью попытался отыскать переулок, где недавно ему пришлось пережить столь опасное приключение. Позабыв об осторожности, он подался вперед и даже сощурил глаза, чтобы лучше видеть. Отыскав взглядом ряды жалких хижин, он посмотрел в сторону церкви и убедился, что заросли кустарника, раскинувшиеся между церковным двором и кварталом трущоб, в одном месте чуть расступаются. Вне всякого сомнения, потайная тропа существовала не только в его воображении. Расчет Бартоломью, который надеялся увидеть ее сверху, оправдался.

Он высмотрел в церковном дворе два крупных надгробия и дерево поблизости от тропы, мысленно прикинул расстояния и повороты. Теперь он без труда отыщет пресловутую тропу, решил Бартоломью, и довольная улыбка тронула его губы. Тот, кто пытался замаскировать тайный путь, даром потратил силы.

Еще несколько минут доктор провел на крыше, наслаждаясь тишиной, покоем и безмятежностью, а затем направился к лестнице. Запереть дверь-люк оказалось нелегко: пришлось, опираясь ногами о шаткую перекладину, обеими руками сдвигать тяжелые деревянные створки. Как раз в этот момент колокола начали звонить, оповещая о погребении монаха. Бартоломью не раз слыхал, что люди, которые слишком долго оставались на звоннице во время колокольного перезвона, сходили с ума или лишались слуха.

Вот еще одно доказательство того, что люди имеют обыкновение пугать себя нелепыми выдумками, говорил себе доктор, спускаясь по приставной лестнице. Спору нет, колокольный звон был громким, но не настолько, чтобы у Бартоломью появились опасения за свой слух или тем более рассудок. Спрыгнув на пол, он зажал уши руками и несколько мгновений наблюдал, как раскачиваются тяжелые колокола. Внезапно нечто, ранее скрытое за одним из них, а ныне, когда колокол пришел в движение, открывшееся взору, заставило доктора вздрогнуть и опустить руки. Он сделал шаг вперед, но потом замер на месте. Слуху Бартоломью пока ничто не угрожало, но удар тяжеленного колокола, вне всяких сомнений, не пошел бы ему на пользу.

Бартоломью вышел из звонницы, закрыл за собой дверь и, усевшись на ступеньке винтовой лестницы, принялся выжидать, когда кончится перезвон. Но вот последний удар смолк, и из церкви донеслись звуки заупокойной службы. Доктор встал и вновь направился в звонницу. В башне было четыре колокола разной величины. За самым большим из них оказалось спрятано мертвое тело. Сейчас, когда колокол оставался недвижим, Бартоломью мог разглядеть лишь бледную раздувшуюся руку — она высунулась из-за деревянной станины колокола.

Каждый из колоколов поддерживался деревянным станом на расстоянии от пола примерно в три фута. Для того чтобы извлечь тело из-за перекладины, Бартоломью понадобилось встать на четвереньки. Не обращая внимания на запах разложения, ударивший в ноздри, он подлез под станину. Мешок с телом был почти скрыт между стеной и перекладиной, и если бы не рука трупа, доктор никогда бы не обнаружил эту страшную находку.