В конце концов Фосетт, со своей обычной порывистостью, предпринял шаг, который был для него почти столь же радикальным, как если бы он бросил человека умирать: он сильно отклонился от курса — во всяком случае, на достаточно долгое время, — чтобы попытаться спасти Мюррея. С неохотой и злостью он принялся искать ближайшее поселение. Фосетт приказал Костину оставаться возле Мюррея и обеспечить его эвакуацию. По словам Костина, Мюррей демонстрировал признаки бреда. «Не стану описывать те способы физического принуждения, которые мне пришлось к нему применять, — позже писал Костин. — Достаточно сказать, что я отобрал у него револьвер, чтобы он не застрелил меня… Но это был единственный путь, иначе я вынужден был бы оставить его умирать».

Наконец отряд встретил колониста с фронтира, у которого был при себе мул и который обещал попытаться доставить биолога обратно в цивилизованный мир. Фосетт предложил Мюррею денег, чтобы тот купил себе еды, хотя вражда между ними все еще полыхала. Костин, в свою очередь, сказал Мюррею, что надеется: все грубости, которыми они обменивались в джунглях, будут забыты. Потом он бросил взгляд на зараженное колено Мюррея и заметил: «Знаете, с этим вашим коленом дела хуже, чем вам кажется».

По его поведению Мюррей понял, что Костин и остальные ожидают, что он умрет и они его больше никогда не увидят. Его посадили на мула. Его руки и ноги, как и колено, уже начали сочиться гноем. «Удивительно, сколько его выходит из рук и колена, — писал Мюррей. — Из руки что-то сочится, все предплечье у меня — сплошное красное мясо и очень болит. Из колена течет еще обильнее; потоками льется из полудюжины дырок, пропитывая мне носки». Он с трудом мог держаться на спине мула. «Чувствую себя больным, как никогда, с коленом очень скверно, с пяткой очень скверно, почки расстроены, не знаю, от еды или от яда, и должны часто пропускать через себя жидкость». Он готовился к смерти: «Всю ночь не спал, думал, какой же будет конец, и будет ли справедливо его облегчить, лекарством или еще чем-то»: явный намек на возможное самоубийство. Он продолжал: «Не могу сказать, что боюсь конца как такового, но не знаю — может быть, это окажется очень трудно».

Между тем Фосетт, Мэнли и Костин шли вперед, пытаясь завершить последний этап экспедиции. Когда они месяц спустя вышли из джунглей к перуанской Кохате, о Мюррее не было никаких вестей. Он пропал. Позже Фосетт отправил из Ла-Паса письмо, адресованное Королевскому географическому обществу:

«Жаль, но Мюррей исчез… Правительство Перу распространяет объявления о пропавшем, но, боюсь, с ним, скорее всего, произошел несчастный случай на опасных кордильерских тропах или же он умер в пути от гангрены. Британский дипломатический представитель следит за его делом, и его родным ничего не сообщат, пока не поступят какие-то определенные известия или пока останется хоть какая-то надежда, что он выжил».

Заметив, что Мэнли также едва не умер, Фосетт заключает: «Сам я хорошо себя чувствую и в хорошей форме, но мне нужен отдых».

Позже Мюррей чудесным образом появился из глубины леса. Как выяснилось, более чем через неделю он на муле добрался вместе с поселенцем до Тамбопаты — форпоста на боливийско-перуанской границе, состоявшего из единственного дома. Там его несколько недель выхаживали человек по имени Сардон и его семья. Они медленно выдавливали «изрядное количество червей, жирных ребят», выпускали гной из ран, кормили его. Когда он достаточно окреп, они посадили его на мула и отправили в Ла-Пас. По пути он «читал объявления о сеньоре Мюррее, который, по всей вероятности, погиб в этом районе». Он добрался до Ла-Паса в начале 1912 года. Его прибытие ошеломило местные власти, обнаружившие, что он не только жив, но еще и полон ярости.

Мюррей обвинил Фосетта во всех грехах, кроме разве что покушения на убийство, и гневно заявлял, что Фосетт клеветнически обвинял его в трусости. Келти сообщал Фосетту: «Насколько я понимаю, существует вероятность, что дело попадет в руки какого-нибудь известного адвоката. За спиной Джеймса Мюррея стоят богатые и влиятельные друзья». Фосетт был тверд: «Все, что гуманный человек мог для него сделать, было сделано… Откровенно говоря, его болезнь была вызвана его же антисанитарными привычками, ненасытным поглощением пищи и чрезмерным пристрастием к крепким спиртным напиткам, а все это равносильно самоубийству во время пребывания в подобных местах». Фосетт добавлял: «Я ему не особенно сочувствую. Он в точности знал, с чем ему придется столкнуться, он понимал, что в подобных первопроходческих экспедициях нельзя позволять, чтобы болезни и несчастные случаи ставили под угрозу безопасность отряда. Каждый, кто идет со мной, первым делом уясняет себе это. Лишь из-за того, что и он, и м-р Мэнли заболели, я вынужден был отказаться от продолжения запланированного путешествия. Он всеми силами, без особой жалости к остальным, стремился… к пище и спасению собственной жизни, причем к перспективе ее спасения сам он склонен был относиться пессимистически». Костин, как и Мэнли, готов был свидетельствовать в пользу Фосетта.

Королевское географическое общество, рассмотрев первые поступившие доказательства, сочло, что Фосетт «не оставил Мюррея, однако не сделал для него все, что было возможно при данных обстоятельствах». Тем не менее общество просило Фосетта потихоньку спустить дело на тормозах, пока оно не переросло в общенациональный скандал. «Я уверен, что вы не желаете Мюррею никакого вреда. Думаю, теперь, когда вы оба находитесь в умеренном климате, вы могли бы предпринять определенные шаги для того, чтобы прийти к взаимопониманию», — писал ему Келти.

Неясно, принес ли Фосетт извинения Мюррею или же тот извинился перед ним: подробности этого жаркого противостояния так и не стали достоянием общественности; в частности, осталось неизвестным, насколько близко Фосетт подошел к тому, чтобы бросить своего соотечественника в джунглях. Между тем на грани смерти оказался теперь Костин. Его эспундия все больше усиливалась, к тому же положение осложнялось тем, что у него имелись и другие инфекции. «Пока его не сумели вылечить, — сообщал Фосетт Келти. — Но сейчас он проходит новый и весьма болезненный курс лечения в Школе тропической медицины [в Лондоне]. От всей души надеюсь, что он выздоровеет». Посетив Костина, чиновник из КГО сообщил Фосетту в письме: «Какое страшное зрелище являет собой этот бедняга». Постепенно к Костину вернулось здоровье, и когда Фосетт объявил, что намерен вернуться в Амазонию, тот решил сопровождать его. Костин выразился так: «Конечно, это ад, но его все-таки можно полюбить». Мэнли, несмотря на свою недавнюю схватку со смертью, также просился пойти с Фосеттом. «Он и Костин были единственными помощниками, на которых я мог полностью положиться и которые отлично приспособились к сложным условиям нашего путешествия. Лучших я и желать не мог», — замечал Фосетт.

А Мюррей устал от тропиков. Его тянуло к знакомой белизне снега и льда, и в июне 1913 года он присоединился к канадской научной экспедиции, отправлявшейся в Арктику. Шесть недель спустя корабль «Карлук», на котором он находился, затерло во льдах, и с него в конце концов пришлось уйти. На сей раз Мюррей возглавил бунт против капитана и с отколовшейся фракцией сбежал на санях по безжизненным снегам. Капитан сумел спасти оставшихся с ним. Следы же Мюррея и его отряда навсегда затерялись.

Высадившись в бразильском Сан-Паулу, я отправился повидаться с человеком, который, как я был уверен, сумеет помочь в подготовке моей экспедиции, — с Джеймсом Линчем. Это был бразильский путешественник, который в 1996 году возглавлял последнюю крупную экспедицию из тех, что разыскивали следы исчезнувшего отряда Фосетта, и которого тогда вместе с его шестнадцатилетним сыном и десятью другими исследователями похитили индейцы. Я слышал, что после того, как Линчу удалось выскользнуть из плена и вернуться в Сан-Паулу, он оставил свою работу в «Чейз-банке» и основал финансовую консалтинговую фирму. (В ее названии остроумно было использовано слово «Феникс».) Когда я позвонил ему, он согласился встретиться в своем офисе, располагавшемся в одном из небоскребов делового центра города. При встрече он показался мне старше и мягче, нежели рисовало мне воображение. На нем был элегантный костюм, светлые волосы аккуратно причесаны. Он провел меня в свой кабинет на девятом этаже и поглядел в окно. «Нью-Йорк кажется чуть ли не маленьким городком по сравнению с Сан-Паулу, верно?» — произнес он, заметив, что численность населения этого бразильского мегаполиса вместе с пригородами составляет восемнадцать миллионов человек. Он восхищенно покачал головой и уселся за свой стол.