Но вскоре он обнаружил, что ему не сидится на месте. «Где-то в глубине моего существа все время звучал какой-то тоненький голосок, — признавался Фосетт. — Поначалу едва слышный, он набирал силу, и скоро я не мог больше его игнорировать. Это был зов диких, неведомых мест, и я понял, что отныне он будет всегда жить во мне». И добавлял: «К собственному своему удивлению, непостижимо как, я осознал, что люблю этот ад. Он снова держал меня в своих сатанинских объятиях, и я хотел опять видеть его».

И вот, по прошествии всего нескольких месяцев, Фосетт опять собрал вещи и удрал из той среды, что казалась ему «тюремными воротами, которые медленно, но верно смыкаются за мной». В течение следующих полутора десятков лет он осуществлял одну экспедицию за другой: при этом он исследовал тысячи квадратных миль Амазонии и помог заново начертить карту Южной Америки. В этот период он часто относился к жене и детям так же небрежно, как когда-то его собственные родители относились к нему. Нина сравнивала свое существование с жизнью жены моряка: «очень ненадежное и одинокое», притом «без своих собственных средств, ужасающая бедность, особенно заметная, когда у тебя дети». В 1911 году в письме Королевскому географическому обществу Фосетт сознавался, что не должен был бы «подвергать жену этим непрестанным тревогам, когда отправлялся в свои рискованные странствия». (Как-то он показал ей линии на своей ладони, призвав запомнить их хорошенько — ибо когда-нибудь придется «опознавать мой труп».) Тем не менее он по-прежнему вынуждал ее терпеть свои разрушительные неврозы. В каком-то смысле для семьи было легче, когда он отсутствовал: чем дольше он оставался дома, тем раздраженнее он становился. Позже Брайан признался в дневнике: «Я чувствовал облегчение, когда он не стоял над душой».

Нина, со своей стороны, смирила свои амбиции, уступив амбициям мужа. Ежегодное жалованье приблизительно в шестьсот фунтов, выплачиваемое Фосетту демаркационной комиссией, позволяло ей и детям едва-едва сводить концы с концами, и она вынуждена была переезжать из одного съемного дома в другой, живя в тщательно скрываемой нищете. При этом она старалась, чтобы Фосетту не приходилось беспокоиться слишком уж о многом, выполняла те работы по дому, к которым не была приучена прежде (готовила, мыла, чистила, стирала), и воспитывала детей в условиях, которые Брайан назвал как-то «необузданной демократией». Кроме того, Нина служила главным защитником Фосетта, делая все, что было в ее силах, для укрепления его репутации. Когда она узнала, что один из участников экспедиции Фосетта 1910 года вознамерился опубликовать отчет о ней без согласования с руководителем она быстро предупредила мужа, чтобы тот успел воспрепятствовать публикации. Когда же Фосетт писал ей о своих находках, она старалась тут же сделать их достоянием гласности, переправляя информацию в Королевское географическое общество — главным образом через Келти, много лет служившего секретарем организации: он был одним из самых горячих пропагандистов Фосетта и его открытий. (Келти согласился стать крестным отцом Джоан, дочери Фосетта, появившейся на свет в 1910 году.) В одном из характерных для нее посланий Нина писала о Фосетте и его людях: «Они неоднократно чудесным образом избегали смерти, один раз они попали в кораблекрушение на реке, а два раза на них нападали гигантские змеи». Фосетт посвятил «Неоконченное путешествие» своей любимой «Злючке» — «потому что, — пояснял он, — она, моя спутница жизни, во всем разделяла со мной тяготы моего труда».

Однако иногда Нине хотелось быть не домохозяйкой, а исследовательницей джунглей. «Лично я вполне готова сопровождать ПГФ в каком-нибудь его бразильском путешествии», — однажды заявила она своему другу. Она училась ориентироваться по звездам, подобно географам, и старалась сохранять «безукоризненное здоровье»; в 1910 году, навещая Фосетта в Южной Америке, она написала послание, адресованное КГО (оно не было опубликовано), — о своем путешествии на поезде из аргентинского Буэнос-Айреса в чилийский Вальпараисо; этот отчет, полагала она, может оказаться «интересным для всех, кто любит путешествовать». Один раз она увидела «снежные пики Кордильер, которые румянил розовый свет восхода» — зрелище «столь пленительное и величественное, что оно навсегда запечатлевается в памяти».

Фосетт так никогда и не согласился взять ее с собой в джунгли. Однако Нина признавалась в письме другу, что свято верит в «равенство… между мужчиной и женщиной». Она поощряла Джоан в упражнениях на выносливость и рискованных развлечениях вроде заплывов в бурном море на дистанцию в несколько миль. Она писала Келти о его крестнице: «Может быть, настанет день, когда она стяжает лавры Королевского географического общества как женщина-географ — воплотив в жизнь амбициозную мечту, которую ее мать столь долго и тщетно лелеяла!» (Фосетт также призывал Джоан, как и всех своих детей, заниматься крайне рискованными вещами. «Папочка нас безумно веселил, потому что он не осознавал опасность, — позже вспоминала Джоан. — Хотя ему следовало бы. Он вечно подбивал нас лазать по крышам и забираться на деревья… Однажды я упала и повредила себе шейный позвонок, после чего две недели провалялась в постели в жестоком бреду. После этого случая шея у меня так и осталась слегка искривленной».)

Но больше всего жаждал походить на отца Джек. «Судя по всему, мой маленький Джек пройдет, мужая, ту же стадию, что и я, — однажды гордо заметил Фосетт. — Его уже захватывают наши рассказы про Галла-пита-Галла». Фосетт писал и иллюстрировал для Джека всякие истории, изображая его юным искателем приключений, и, когда Фосетт бывал дома, они все делали вместе — совершали походы, играли в крикет, ходили под парусом. Как вспоминает одна родственница, «он души не чаял» в Джеке.

В 1910 году, когда Джек поступил в школу-интернат вместе с Рэли Раймелом, Фосетт послал ему стихи «из далекого дикого края». Стихотворение называлось «Джек идет в школу», и в нем говорилось, в частности, следующее:

Тогда же, в отдельном письме, адресованном Нине, Фосетт говорил о характере сына и о его будущности: «Думаю, из него вырастет вожак, может быть — оратор; человек всегда независимый, дружелюбный, гибкий, возможно, он далеко пойдет… клубок нервов — неутомимой нервной энергии — лучший из мальчиков — способный на крайние поступки — чувствительный и гордый — дитя, которого мы так жаждали и которое, думаю, мы породили ради некой пока сокрытой от нас цели».

Между тем слава о подвигах Фосетта-путешественника начинала распространяться все шире. Хотя в его деяниях не хватало каких-то всем понятных достижений в чистом виде, — для этого ему надо было бы, к примеру, дойти до Северного полюса или взобраться на вершину Эвереста, — экспедиции в Амазонию способны были затмить подобные триумфы: ни один человек до сих пор не покорил ее, а Фосетт, буквально по дюйму продвигаясь в глубину джунглей, следя за изгибами рек и горных хребтов, классифицируя редкие виды и изучая туземцев, сделал для исследования этого региона столько, сколько не удавалось больше никому. Позже один журналист заметил: «Вероятно, он был самым выдающимся в мире специалистом по Южной Америке». Уильям С. Барклай, член КГО, отзывался о Фосетте так: «Я много лет считал его одним из лучших специалистов в этой области, какие когда-либо жили на свете».