— В этот самый день вы продали свой первый букет? — спросил граф.

— Да… Но откуда вам известно, что в этот самый день я продала мой первый букет?

Граф не ответил. Бриссо смотрела на него, не смея продолжать расспросы.

— Как много вам известно, граф! — сказал Морлиер, с наслаждением попивая превосходное вино. — Право, мне кажется, что вы знаете все на свете.

— Хотите доказательство? — спросил граф.

— Ну да. Ничто не делает ужин столь приятным, как беседа с человеком таких необыкновенных достоинств, граф.

Поклонившись графу, Морлиер налил себе очередной стакан ронского вина. Бриссо смотрела на графа, стараясь вызвать былые воспоминания. С начала ужина она не принимала никакого участия в разговоре до тех пор, пока граф не заговорил с ней. Устремив на него взгляд, она упорно припоминала, где видела этого человека, но никак не могла вспомнить. Сен-Ле, по-видимому, мало обращавший внимания на то, что происходило вокруг него, занимался только ужином: он накладывал кушанья, наполнял стаканы, разговаривал со своим соседом справа, со своей соседкой слева с живостью и с увлечением, которые шевалье де Морлиер оценил по достоинству.

— Вернемся к тому ужину в ночь на 1 января 1725 года, — резко сказал граф.

— Когда все желания были загаданы, — продолжал граф А, — принц Конти, выбранный председателем собрания, велел написать протокол заседания в двенадцати экземплярах на белом атласе. Каждый собеседник должен был хранить свой экземпляр в продолжение целого года. Вот один из двенадцати экземпляров.

Граф А вынул из кармана жилета кусок шелковой материи, которую положил на стол. На материи в рамке из гербов крупными буквами было написано кистью:

«ПРОТОКОЛ БЛАГОРОДНОГО ЗАСЕДАНИЯ КУТИЛ, проходившего в первый час первого дня 1725 года в трактире „Царь Соломон“, в комнате № 7.

В минуту, когда пробило полночь и мы переходили из одного года в другой, любезные собеседники обменялись взаимными пожеланиями.

Формальное обязательство было принято любезным собранием для исполнения этих пожеланий во избежание наказаний, означенных против каждого желания.

Список пожеланий:

Принцу Конти: найти лучшего повара во всей Франции,

или никто из нас не будет у него ужинать.

Герцогу Ришелье: посольство в Вене

или пойти в монахи на целый год.

Герцогу Фиц-Джемсу: быть обманутым шесть раз

или быть верным шесть месяцев.

Виконту де Таванну: располагать нами в продолжение двадцати четырех часов

или быть в нашем распоряжении двадцать четыре часа.

Графу де Конфлану: любовь г-жи де При

или ненависть госпожи де Буффлер.

Маркизу де Креки: дать три удара шпагой

или получить три удара шпагой.

Графу де Коаньи: счастье в игре

или несчастье в любви.

Герцогу де Лозену: не быть янсенистом

или съесть змею.

Графу де Рие: обладать Авесной, Жевр и Собран

или праздновать Флажеланов.

Шевалье де Морлиеру: просидеть шесть месяцев в тюрьме

или получить наследство.

Графу де Шароле: отбить за неделю любовницу первого дворянина или буржуа, которого он встретит сегодня утром после полудня,

или носить четыре дня желтый костюм.

Барону де Монжуа: через месяц стать любовником первой девушки, замужней женщины или вдовы, которую он встретит, выходя из этого трактира, даже если эта девушка, замужняя женщина или вдова будет старой, безобразной и дряхлой,

или носить четыре дня парик из кабаньей шкуры».

Следовали подписи двенадцати дворян.

— Да! — вскричал Морлиер. — Я помню! У меня был такой же протокол, он пропал, когда меня посадили в тюрьму.

— Я не буду рассказывать об окончании этого ужина, — сказал граф А, — все дождались рассвета, чтобы выйти из-за стола, и договорились не расставаться до полудня из-за двух последних пожеланий барону и графу.

— Так все и было!

— Барону выпало идти первым, шестеро дворян должны были встать напротив трактира на другой стороне улицы, трое — поместиться справа от двери, еще трое — слева. Де Монжуа был волен пойти направо или налево, куда захочет, в сопровождении всех своих товарищей, которые будут следовать за ним по обеим сторонам улицы, пока не встретят первую особу женского пола. В этот ранний час улицы были не очень многолюдны. Не встретив ни души, барон дошел до площади Лувра, там в раздумьях постоял минуту напротив дворца. Он начал чувствовать некоторое беспокойство, и сердце его сжималось, хотя он сам не знал отчего. Монжуа посмотрел направо, потом налево — не было никого. Наконец он повернул налево, к монастырю Сен-Жермен. В ту минуту, когда он проходил мимо паперти, он увидел женщину, закутанную в мантилью так, что ее лица видно не было. Барон вздрогнул: приключение началось, и надо было его продолжать. Женщина, увидев перед собой двенадцать человек, остановившихся и смотревших на нее, в ужасе отпрянула назад…

— Этим движением она отбросила свою мантилью, — подсказал Морлиер, — и мы увидели самое восхитительное личико, какое только можно вообразить. Все вскрикнули. Ужас ее был огромен. Барон подошел к ней и успокоил. Таким образом началось их знакомство. Как видите, память у меня превосходная.

— Слуга, проинструктированный заранее, — продолжал граф А, — должен был следить за этой женщиной и узнать необходимые сведения. Женщина, успокоенная благосклонными словами Монжуа, продолжила свой путь к набережной Эколь; она жила на набережной Феррайль. В половине двенадцатого слуга пришел дать отчет в особняк Шароле, куда отправились все эти дворяне. Женщину, которую встретил барон де Монжуа, звали Урсула Рено, а муж ее был оружейным мастером. Чтобы вымолить выздоровление дочери, восьмимесячного ребенка, отданного кормилице в Венсенн, Урсула каждый день ходила к обедне. У нее был сын, работавший с отцом. Тридцатилетняя Урсула Рено считалась самой красивой женщиной во всем квартале — ее прозвали «милашка оружейница с набережной Феррайль».

— Мне кажется, что я еще слышу слова слуги, — сказал Морлиер, — его звали Сен-Клод, и он служил у графа Шароле. Это был хитрый негодяй, мне хотелось бы найти теперь такого слугу.

— Приближался полдень, — продолжал граф А, — и вы решили выйти, для того чтобы Шароле встретил человека, у которого он должен был отбить любовницу через неделю.

— Ну, — сказал Морлиер смеясь, — приключение Шароле я могу описать, если вам угодно, потому что я помню его с малейшими подробностями. А если я забуду что-нибудь, мне напомнит Бриссо.

— О! — сказала Бриссо жеманно. — Я была тогда еще так молода!

— Тебе стукнуло восемнадцать лет, моя красавица, а мне двадцать два года. Ах! Как я был галантен, и как ты была хороша! Что за чудная жизнь была во времена регентства! Какие веселые ужины, воспоминание о которых вызвал граф!

— Вернемся к разговору о том ужине, — сказал виконт де Сен-Ле.

— Мы собирались выйти из особняка Шароле, — начал Морлиер, — когда раздался звонок.

— Господа, — сказал граф де Шароле, — может быть, этот визит избавит нас от прогулки.

Двенадцать часов пробило в ту минуту, когда в ворота въехал экипаж.

— Возвращайтесь, господа, — сказал Шароле.

— Кого это послал нам случай? — гадали мы, возвращаясь в гостиную.

Только мы снова уселись, как дверь открылась, и слуга доложил:

— Месье де Сент-Фоа.

Услышав имя банкира, мы с трудом удержались от смеха. Он вошел, поклонился и, приблизившись к графу де Шароле с самым любезным видом, подал ему деньги по векселю, который граф послал к нему накануне. Шароле поблагодарил его и пригласил присесть дружелюбным тоном, который очень удивил визитера.

— Ну, месье Сент-Фоа, — сказал Шароле улыбаясь, — вы все еще продолжаете быть благодетелем наших оперных нимф?