– Я… я шульц, – сказал Танхум, указав рукой на себя.

Но тут подоспел Шепе и выступил в защиту своего попранного достоинства:

– Я… я все годы был шульцем! Большевики меня скинули.

– Больжевистэн, – сердито повторил офицер единственное понятное ему слово и, обернувшись к Танхуму, спросил: – Ты шульц?

– Я, – с достоинством ответил Танхум.

Шепе с возмущением посмотрел на Танхума, хотел хорошенько отчитать наглого выскочку. Но в присутствии немца боялся это сделать.

Немец вытащил из полевой сумки какую-то бумагу и подал Танхуму. Танхум вертел ее туда-сюда, всматривался в незнакомые буквы, не понимая, чего от него хотят.

Офицер взял бумагу назад и скрипучим голосом затрещал, как трещотка. С грехом пополам Танхум понял, что немецкая комендатура требует: в течение двадцати четырех часов должно быть доставлено двести пудов сена, шесть коров и десять свиней.

– Большевики все очистили… все до зернышка забрали… Откуда взять столько? – бормотал перепуганный Танхум.

– Доннерветтер! Ферфлюхтер тойфель! – заорал немец. – В двадцать четыре часа, выполняйт! А то голову с плеч долой.

– Люди в степи, у кого я могу собрать все это за такой короткий срок? – пытался Танхум больше жестами, чем словами, втолковать офицеру. – Они пашут землю, которую у нас забрали.

– Ах, зо, – понял его наконец офицер.

Он повернулся к солдатам и приказал им немедленно вернуть из степи всех пахарей. А кто захватил чужую землю – выпороть.

– Карош будет? – спросил он у Танхума.

– Зеер гут, всыпьте им как следует! – сказал Танхум и одобрительно кивнул головой.

У Танхума развязался язык, и он с раболепной улыбкой на лице начал жаловаться офицеру:

– Хлеб наш вывезли и заставили даром еще пахать землю, которую они у нас отобрали.

– Где этот больжевик? – оборвал его офицер.

Танхум с минуту молчал, взвешивая в уме все последствия своего шага, и вдруг, как будто его чем-то ошпарили, крикнул с ненавистью!

– Давид Кабо!

– Кто еще? – спросил офицер. Танхум запнулся.

– Все бедняки и солдаты, – сказал за него Юдель. – На чужое добро нашлось много охотников.

– Так, так, – кивнув головой, подтвердил Танхум.

– Его отец и родные братья забрали у него землю, – добавил Юдель.

– Доннерветтер! – Офицер, повернувшись к Танхуму, распорядился: – Представить мне списки всех, кто отбирал землю.

– Я хотел… – забормотал Танхум.

– Думмеркопф! Выполняй мой приказ, а то я из тебя сделаю котлету.

Танхум, бледный от страха, хотел еще что-то сказать, но не решился.

А Шепе злорадствовал:

– Ты хотел быть шульцем, так служи… Он тебе так даст, что больше не захочешь…

Из окрестных сел и хуторов ограбленные и избитые до полусмерти люди стали стекаться в степные овраги и балки. Среди тех, кто уцелел от немецких шомполов, пошла молва, что в Дибровском лесу собираются вооруженные люди для борьбы с оккупантами. Вместе с другими в Кабылянской балке скрывался от немцев и Давид Кабо, который бежал в последнюю минуту, когда солдаты полукольцом окружили хату Бера Донды.

По дороге в Дибровский лес, куда Давид решил пробраться, чтобы пристать к вооруженному отряду партизан, он встретил многих знакомых, вооруженных винтовками, наганами и гранатами.

В схватках с кайзеровскими войсками Давид и присоединившиеся к нему крестьяне дополнительно раздобыли оружие. Силы их постепенно росли и крепли.

Давид стал командиром небольшого отряда, который действовал на полпути к Дибровскому лесу.

С головой уйдя в тревожную жизнь своего отряда, Давид не переставал думать о Садаеве, о родных и близких ему людях. Часто он сам уходил в разведку, надеясь встретить кого-нибудь из земляков и узнать, что делается дома.

Пробирался степными тропками, глядя на зеленеющие хлеба вокруг, напоминавшие ему о нивах Садаева, вспаханных и засеянных для бедноты.

Однажды вечером, на закате солнца, часовые заметили в поле несколько человек, направлявшихся к балке. Они доложили об этом командиру.

Давид, вглядываясь в подходивших, еще издали узнал Заве-Лейба, Рахмиэла и Гдалью Рейчука, Они шли медленно, усталые до изнеможения.

Давид выбежал им навстречу.

– Откуда? Как вы сюда попали?

– Еле ноги унесли из Садаева, – стал рассказывать ГдаЛья. – Все бегут куда глаза глядят. Дороги забиты беженцами. Добрые люди нам сказали, что тут собираются силы для отпора врагу.

– А что дома? – с волнением спросил Давид.

– Дома как на похоронах… Отца выпороли и посадили в подвал. Он до сих пор там сидит. Кто знает, жив ли, – ответил Рахмиэл, убитый горем. – Нас тоже били, пороли, чудом живы остались, и вот добрались к вам. Они тебя искали…

Усталый и измученный, Рахмиэл как бы про себя бормотал:

– Это все работа Танхума… Он этих разбойников к нам в хату привел… Я еще рассчитаюсь с ним.

– Взбесившиеся псы! – воскликнул Давид. Извилистыми тропами он повел земляков в укрытие, где расположились партизаны. Одни лежали на земле, закутавшись в полушубок или свитку, и, положив голову на вещевой мешок с убогим партизанским скарбом, дремали, другие сидели, опершись спиной о дерево, о чем-то беседовали. Увидев вновь пришедших, один из партизан спросил:

– Ну, как там в селе? Немцы расправляются с нашими? Хлеб отбирают?

– Еще как! – ответил Гдалья. – Бьют и все забирают.

Надвигались сумерки. На бледно-голубом небе засияла золотая россыпь звезд. Они мигали, как бы звали партизан домой, к родным и близким.

Вскоре все в лагере уснули крепким сном. Один Рахмиэл не смыкал глаз. Перенесенные потрясения, тяжелые думы о доме не давали ему покоя. Ему хотелось излить душу хоть перед братом и Гдальей, но они, усталые и измученные, быстро уснули.

Вдруг зычный голос расколол ночную тишину:

– Подъем! Подъем! Собрать оружие и вещи… Партизаны мигом выстроились в полной боевой готовности. Перед колонной встал Давид:

– Только что вернулись разведчики из Дибровского леса и привезли приказ – срочно двинуться на соединение с рабочими отрядами города. Пойдем проселочными дорогами. В пути могут быть стычки с немцами, расквартированными в селах и хуторах. Партизаны Дибровского леса будут двигаться справа от нас и в случае надобности нас поддержат… Приказано уничтожать все запасы хлеба, которые немцы награбили у крестьян… Ни одного зернышка не должно достаться врагу!

Партизаны жадно ловили каждое слово Давида.

– Как же своими руками хлеб уничтожать, – крикнул кто-то в строю, – когда сами подыхаем от голода!

– Лучше уничтожить, чем отдать злодеям! – откликнулось сразу несколько голосов.

– Я думаю, хлеб, если можно будет, мы раздадим, бедноте, – разъяснил Давид.

Скомандовав «вольно», Давид подозвал к себе командиров отделений, приказал забрать у некоторых партизан лишнее оружие, передать пришедшим в отряд, а также прислать к нему для получения боевого задания трех разведчиков и двух дозорных.

Получив подробные инструкции, разведка отправилась выполнять задание. Выслав вперед дозор, отряд двинулся в путь.

В воскресенье, когда Танхум ехал с ярмарки домой, он хотел завернуть к помещику Бужейко, купить у него сортовой пшеницы для парового клина и заодно узнать, верно ли, что большевики опять подняли головы и совершают дерзкие налеты на окрестные села и хутора. Но было уже поздно, да и в воскресный день у пана могли быть знатные гости, тогда его и на порог не пустят. Поэтому Танхум решил отложить поездку на утро следующего дня. И вдруг ночью его разбудил частый, тревожный стук в окно. Танхум выскочил во двор и увидел всадника. При свете луны он узнал приезжего: это был сын помещика Бужейко – Алексей.

Танхум с детства знал Алексея. Не раз доставалось ему от юного паныча, когда он, Танхум, вместе с другими мальчишками из Садаева, заигравшись, забирался в помещичье имение. Алексей Бужейко не раз колотил его, швыряя в него камнями, ломал ребра, глаза подбивал. Но когда Танхум разбогател, он стал частенько заезжать к помещику по разным хозяйственным делам.