– Так ты, значит, предлагаешь пахать вместе? – подумав, спросил Гдалья. – А где ты пахать будешь? На чьей же земле?

– Что значит – на чьей? – Он хотел ответить «на нашей», но, спохватившись, указал пальцем на отцовский участок: – На прошлогодней толоке.

– На толоке земля твердая как камень. А твой отец случайно не сдал ее в аренду Юделю?

– Нет, я сам ее вспашу.

– Ну хорошо, я поеду к Михелю. А ты здесь останешься или вернешься домой?

– Я вас здесь подожду. Зачем зря гнать лошадей? Я пока хорошенько осмотрю толоку.

Гдалья уехал.

Оставшись в степи, Танхум расхаживал по своему полю, ковырял носком сапога землю, желая выяснить, насколько здесь сохранилась влага. Вымерив шагами толоку вдоль и поперек, он отправился к близлежащей балке, где находились две десятины еще не сданной в аренду отцовской земли. Только тут Танхум вспомнил, что где-то здесь недалеко, возможно, пашет и Рахмиэл, а ему бы не хотелось, чтобы до поры до времени кто-нибудь из близких узнал, что он намерен взять в свои руки отцовскую землю. И все же это его не остановило: не торопясь, он измерил шагами и эти десятины, осмотрев каждую лощинку, каждый бугорок. Затем проселочной дорогой он вернулся на толоку и стал выпрягать лошадей. В эту минуту приехали верхом на своих лошадях Гдалья Рейчук и Михель Махлин, волоча за собой плуг.

– Так вместе, значит, пахать будем? – соскочив со своего коня, обратился Михель к Танхуму и по-хозяйски начал разглядывать его лошадей. – Хорошие кони, ничего не скажешь! Твои, что ли? На таких лошадях можно пахать… Наши тоже не отстанут. Правда, они не так в теле, как твои, но тянут здорово.

– А они не пристанут? – с иронической усмешкой спросил Танхум, желая отомстить Михелю за то, что он так скромно отозвался о его лошадях. – Кнут у меня жесткий, что надо.

Запрягая лошадей в плуг, компаньоны договорились, кому сколько земли вспахать. Танхум взял в руки вожжи, свернул на межу и велел Михелю опустить лемех.

Лошади стремительно потянули плуг, и он сверкающими лемехами врезался в почву, поднимая борозду за бороздой.

– Гей, вороной! – подгонял своего коня Михель. – Смотри же, ну посмотри же, как она тянет!

– А моя хуже, что ли, тянет? – обиделся Гдалья за свою кобылу. – Весь плуг тащит одна.

– А почему ты думаешь, что твоя? Моя лошадь разве отстает?

– Гей, детки, но-о-о! – подхлестывал Танхум лошадей Гдальи и Михеля, чтобы показать компаньонам, что их кони плетутся в хвосте, а его перенапрягаются. – Но, детки, не отставать!

Несколько раз они обошли кругом всю толоку, вспахав широкую полосу, обрамляя клин каймой свежевспаханной земли. Неожиданно откуда-то появился на двуколке Юдель Пейтрах. Он соскочил у самой дороги, неподалеку от того места, где заворачивал плуг, и остановился в недоумении. Заметив среди пахарей Танхума, он возмутился и со злой иронией спросил:

– В хозяева метишь? В богатеи?

Танхум промолчал, а в душе Юделя росло озлобление. Он чувствовал, что Танхум может стать ему поперек дороги и забрать в свои руки весь надел Бера Донды.

– Земля, на которой ты пашешь, – моя, мне ее сдал в аренду твой отец, – с раздражением сказал он Танхуму.

– Эта земля не ваша. Я пашу на земле моего отца. Она пока наша.

Ответ Танхума еще больше обозлил Юделя.

– Пока еще хозяин этой земли отец, а не ты! – крикнул он. – Ишь, голоштанник! Земли ему захотелось! Я тебе покажу землю!

Юдель отъехал немного и оглянулся. Он не на шутку стал опасаться, как бы этот хваткий парень на самом деле не захватил весь отцовский надел.

«Податей не платят, а землей хотят распоряжаться… хозяева! – сердито ворчал про себя Юдель. – Но я им покажу! Переговорю с шульцем, чтобы он пустил их землю с торгов за недоимки – черта с два они увидят тогда свой надел. Надо только поторопиться, пока этот прохвост не встанет на ноги и сам не выторгует землю».

Юдель стегнул лошадь и повернул на дорогу.

Больно было Боруху Зюзину смотреть на страдания своей дочери. Гинда и впрямь долго не могла прийти в себя после того, как Танхум так коварно с ней обошелся. Борух готов был голову проломить Танхуму, обидчику его ненаглядной Гинды.

– Я сделаю из этого выродка окрошку, – кипятился он, – за каждую слезу моей дочери я выпущу из его жил ручьи крови.

Гинда умоляла отца не трогать Танхума:

– Люди подумают, что я до сих пор без ума от него. А меня, поверь, совсем не трогает эта история. Подумаешь, сокровище какое!

Выслушав дочку, Борух на время успокаивался, но потом опять начинал кипятиться и угрожать:

– Я молчать не буду. Он меня еще не раз вспомнит. Лучше бы ему было ноги себе переломать, чем переступить порог моего дома!

Чтобы отвести душу, Борух направился к отцу Танхума, Беру Донде.

– Как это могло случиться, чтобы ваш родной сын так низко поступил? – жаловался он старику. – Разве мы его, упаси бог, насильно затащили в наш дом? Он сам заявился и чуть не каждый день обивал порог, по пятам ходил за моей дочерью, и вдруг ни с того ни с сего так обидел мою Гинделе!

Бер сочувственно выслушал гостя. Ему стыдно было за сына. Низко опустив голову и вздохнув, он ответил после минутного молчания:

– Ты думаешь, я могу помочь тебе? Нет, я уже давно потерял власть над Танхумом. Разве он у меня спрашивал, на ком ему жениться? Он и на свадьбу не пригласил ни меня, ни братьев. Я даже ни разу не видел своей невестки, да и не хочу видеть, раз он такой плохой сын. Он для меня – отрезанный ломоть, да и я ему, как видно, чужой, Убей меня, если я знаю, почему он так сделал.

Слова Бера подействовали на Боруха удручающе, он пожалел, что пришел к старику, который и так глубоко несчастен.

Долго они молча сидели за столом, накрытым старенькой, но чистой скатертью, изредка поднимали друг на друга опечаленные глаза, думая свою невеселую думу. Бер давно махнул рукой на своего младшего сына и сейчас старался отогнать мысли, разбуженные неожиданным гостем. Борух же болел за судьбу дочери, все прикидывал, как бы ей чем-нибудь помочь.

Вернувшись домой, Борух, желая утешить дочь и самого себя, громко сказал:

– Нет худа без добра. Надо благодарить бога, что он избавил тебя от такого мерзавца.

– Зачем ты так много говоришь о нем, папа? – сказала Гинда. – Я уже давным-давно не думаю о нем.

Но девичье сердце не камень, и она часто напевала грустную песенку:

– Спой что-нибудь повеселей, – просил отец.

– Ах, папа, я люблю эту песню.

Прошло несколько дней. И вот однажды в узком переулке Гинда лицом к лицу столкнулась с Танхумом, который шел из степи запыленный, обросший рыжеватой щетиной. У девушки при виде его будто что-то оборвалось в груди. Она стремительно повернулась и быстрым шагом пошла обратно.

– Гинда! – окликнул ее Танхум, но она не ответила. – Гинда.

Она остановилась, бросила через плечо:

– Чего тебе?

– Постой, я хочу с тобой потолковать.

– Что тебе от меня нужно?

– Подожди, выслушай меня.

– Я тебе уже сказала, что разговаривать с тобой не намерена. – Гинда резко повернулась и ушла.

Долго еще стоял Танхум и смотрел ей вслед. Он уже пожалел, что остановил ее, но это вышло неожиданно для него самого. Он сейчас не представлял себе, что сказал бы ей, если бы Гинда захотела его выслушать. Подумав, он решил: когда они опять встретятся, он скажет, что иначе поступить не мог, так уж, мол, вышло.

И все же эта неожиданная встреча всколыхнула его Душу.

Придя домой, Гинда все же пожалела, что не захотела выслушать Танхума. Ей было любопытно, что он мог бы сказать ей после всего, что случилось.

«Уж наверняка что-нибудь важное. Да и что я потеряла бы, если бы остановилась и выслушала его? – думала она, – Ровно ничего»!