Спичка, которой предстояло поджечь фитиль, уже горела. Нееман Белкинд из Ришона, примкнувший к НИЛИ под воздействием своего родственника Авшалома Файнберга, сумел войти в доверие к офицеру турецкого штаба. Офицер этот, албанец по национальности, выразил готовность передать НИЛИ подробную карту позиций на линии Беер-Шева — Газа при условии, что евреи помогут ему сбежать в Египет. Белкинд обещал и получил карту, сыгравшую важнейшую роль в победе англичан на юге Палестины. Албанец сбежал из армии и прятался в Хадере, а затем в Хайфе. Белкинд отправился на лошади в Египет, но по пути заболел дизентерией и попал в палатку к бедуинам. Здесь его обнаружили турецкие дозорные и арестовали.

Но тут произошел второй провал. Когда в Атлите узнали об аресте Неемана, Сара срочно отправила донесение в Каир, пользуясь почтовым голубем (голуби были доставлены на ферму из Исмаилии). Голубь попался жителю Кесарии, который увидел. что к ноге птицы прикреплена записка и передал ее местному старосте. Турки не сумели расшифровать записку, но поняли, что где-то к северу от Кесарии действует гнездо шпионов, и наводнили Зихрон-Яаков и Хадеру доносчиками. Существование НИЛИ могло продолжаться в лучшем случае еще несколько недель или, даже, несколько дней. Работники фермы потребовали, чтобы их переправили на борт корабля, как только он явится за очередным донесением.

Сара отказалась уходить. Она понимала, что риск — отчаянный, но не дала согласия уйти. Она уговорила и других остаться.

Но и Сара не представляла себе, как велика опасность. Нееман упорно отрицал обвинение в шпионаже и говорил, что приехал в Негев для покупки овса. Но Белкинд не успел уничтожить свой блокнот, куда занес в виде условных знаков тезисы жалоб, которые намеревался изложить в Каире. Блокнот передали Этиф-эффенди, секретарю турецкого командующего в Негеве.

Как многие турки, Этиф был взяточником. Он не понимал, что написано в блокноте, но знал, что Белкинд — из богатой семьи, и что его брат служит офицером турецкой армии. Еврей, попавшийся по обвинению в шпионаже, должен откупиться. Эффенди известил об этом семью Белкинда, заявив, что за сто золотых лир он готов вернуть блокнот.

Судьбе было угодно, чтобы это сообщение было отправлено с доверенным лицом — неким Мизрахи, чиновником, ведавшим посадкой деревьев в пустыне. Мизрахи ранее был замешан в первую попытку Файнберга перейти линию фронта. Письмо генеральского секретаря он вручил по назначению, но повысил цену до 150 лир. Получив деньга, он не поделился с Этифом, а оставил их у себя. Эйтану Белкинду Мизрахи сказал, что блокнот выкуплен и сожжен. Этиф же не дождавшись денег, передал блокнот следователю.

Турки поняли, что они напали на след. Они сказали Нееману, что он свободен, но старший офицер хочет с ним выпить. Неемана напоили и выудили у него правду. Он признался, что шел в Египет, и назвал имена: Лишанский и Аронсон.

Протрезвев, Белкинд увидел, что он снова в наручниках и в камере беершевской тюрьмы.

В Каире Арон почуял неладное. Он не знал, что произошло, но решил, что пора спасать тех, кого еще можно. В силу своего авторитета у англичан он получает не одно, а два судна для рейса к берегам Атлита. Ему обещано, что в случае критического положения, Сара соберет всех членов НИЛИ и они уйдут морем в Каир. Когда корабли прибыли к берегам Палестины, то на берегу их ожидала небольшая группа: сестра мужа Сары и сын этой женщины, а также несколько работников фермы с письмами Сары к Арону и Леве Шнеурсону. Сара подтверждает худшие опасения брата: НИЛИ — в кольце. Но Сара все еще не хочет покидать своего поста. Она чувствовала, что развязка близка. В письме к Леве она пишет: «Сделай так, чтобы к нам прибыли 27-го, и кто знает, найдете ли вы нас. Положение с каждой минутой ухудшается, наши евреи тоже ведут себя ужасно: все перепуганы, возможно, что они готовы будут выдать нас… Мы дождемся, что нас повесят. Мы пришли к выводу, что стоит упорядочить дела на месте, чтобы оставить себе возможность пробраться сюда когда-либо поглядеть, что произошло с оставшимися. Может быть это ошибка, и мы опоздаем, но мы будем рисковать до последней минуты. Не сумеем пробраться к берегу тайком, попробуем при помощи оружия…

Если Бог даст и нас не поймают до послезавтра, то увидимся в полночь. До свидания. Сара».

Шнеурсон читает письмо на борту крейсера «Манагэм», качающегося на волнах напротив Атлита. Сердце его сжимается. Это последнее письмо Сары.

«Манагэм» не может оставаться здесь, на волнах до 27-го, так как существует график, который требует немедленного его возвращения в Порт-Саид. Аронсон опасался, что 27-го в ночь полнолуния, турки заметят корабль и людей на берегу. Вопреки просьбе Сары решают послать корабль 12 октября. 12-го к берегам Атлита прибыл корабль, но песня НИЛИ уже была спета.

— Всадники! — разнесся крик. Испуганные дети, игравшие на окраине Зихрона, бросились наутек по домам. Их крик заставил молящихся покинуть синагогу, где они собрались по случаю праздника Суккот. Мужчины, дезертиры и лица без документов, попрятались, где кто мог. Среди них были Лишанский, Реувен Шварц и другие члены НИЛИ. Они ушли в виноградники. Эфраим-Фишель Аронсон, его дочь Сара и сын Цви остались в доме.

К их дому и подскакали конники.

— Где Лишанский?

Стало ясно: они знают все.

Старик Фишель ответил: — Не знаю.

Турки принялись избивать его, но он молчал. Били Цви, но и он не выдал Иосефа. Тогда турки снова повалили старика. Они мучили его весь день, а сын и дочь должны были смотреть, как пытают их отца.

— Папа, лучше умереть с честью, чем предать! — шепнула дочь.

— Ты меня учишь?! — прохрипел отец.

Турки издевались над стариком Аронсоном весь день и всю ночь. К утру его уже нельзя было узнать. В минуты, когда к нему возвращалось сознание, он шептал: — Шма Исраэль! — но он не выдавал Лишанского. Наконец турецкому офицеру стало ясно, что от старика ничего не добьешься. Он велел оставить его и обратился к Саре:

— Где Лишанский? Где Реувен Шварц?

Сара молчала.

— Не хочешь говорить добром, вынудим силой! Она молчала. — Тащите ее на улицу!

Сару привязали к воротам. Халат с нее сорвали, избили в кровь нагайками. Она молчала. Офицер задыхался от крика.

Но не только Сару и ее отца избивали в то утро. Солдаты бегали по улицам и требовали, чтобы им сказали, где Лишанский? Они арестовали всех стариков, привязали их к столбам и били. Дети и женщины рыдали и вопили, видя как избивают их дедушек и отцов.

Шварц не смог вынести криков. Он вышел из укрытия в винограднике и сдался на милость врагам. Но это не помогло. Шварца тоже избили, требуя выдать Лишанского. В тюрьме, истекая кровью, Шварц повесился, чтобы избежать новых мучений.

Два дня турки неистовствовали в Зихроне, потом камиям (офицер) собрал население и сказал:

— Если Лишанский не явится через три дня, снесем ваши дома, и сами вы окажетесь в Дамаске!

Он повернул к дому Аронсонов. Там солдаты продолжали пытать Сару. Ее избили так, что живого места на теле не осталось. Ее пальцы раздавливали дверью, под мышки ей клали горячие яйца, на раны сыпали хлорку. Но три дня пыток не сломили Сару. Она только повторяла:

— Вы меня можете изрезать на куски, я ничего не скажу. Ненавижу и презираю вашу власть! Я — дочь древнего народа, давшего миру мудрость и пророков! Ваше время прошло. Здесь наша родина, и она вовеки останется нашей.

На четвертый день турки собрали арестованных и повезли в тюрьму в Назарет, в штаб округа, где их ждали новые следователи и новые пытки.

Сара попросила разрешения сменить белье и умыться. Офицер разрешил. Она вошла в ванную. Когда солдату надоело ждать, он открыл дверь и в это время раздался выстрел. Сара стреляла в себя.