Накануне снегопада Гердов вновь увидел Ее. На этот раз богиня была серьезной и строгой. Она смотрела на Матвея Борисовича сердито. Поэтому утром, увидев, что сотворила непогода за ночь, Гердов даже вздохнул с облегчением. Вольно или невольно он подчинился богине. Однако в глубине души решил, что основательно займется этой загадкой, посвятив ей все свободное время.

Матвей Борисович расслабленно вытянулся на раскладушке, однако сон не шел. На Гердова нахлынули воспоминания.

...Витрины Геологического музея — длинные, плоские застекленные ящики — Матвею показались саркофагами. Они были заполнены разнообразными минералами и окаменелостями. Для Матвея, начинающего студента, образцы минералов тогда казались просто булыжниками... Однако когда он впервые взял их в руки, то неожиданно почувствовал тепло. Это ощущение удивило его и заставило иначе взглянуть на камни.

Ребята с курса крутили камни в руках, живо обсуждали удельный вес того или иного минерала, их ценность, химический состав... А Матвей всматривался в структуру камней и будто сквозь миллионы лет видел их частью раскаленного и живого тела Земли. Каждый минерал в его руках оживал, приобретая помимо своих физико-химических свойств некое метафизическое содержание.

Он смотрел на гранат, а видел чьи-то горькие, раскаленные слезы. Держа в руках агат, он ждал, что вот-вот многочисленные слои вздрогнут, оживут и начнут колебаться, как медуза.

На втором курсе Матвей познакомился с Алексеем Алексеевичем Аникеевым, странным философствующим скульптором. Работы сорокадвухлетнего художника-самоучки, как он не без гордости себя называл, не признавались ни Союзом художников, ни друзьями. Однако он ничуть не унывал и даже радовался очередному провалу на выставках, которые он сам финансировал, готовил и проводил. На разгромные статьи в местных газетах он с улыбкой говорил, что его время обязательно придет.

Вот он-то, необыкновенный и странный Алексей Алексеевич по прозвищу А-три, помог Матвею взглянуть на окружающий мир шире, осознать “материал” на несколько ином, как он говорил кантовском, уровне, когда познаешь “вещь в себе”.

Как-то Матвей забрел на выставку “Аллегро камня”, которая была устроена в холодном и пустынном вестибюле бывшего заводоуправления. Звучала классическая музыка. В слабо освещенном пространстве необычные изваяния из камня, гипса и дерева создавали ощущение, что должно вот-вот что-то случиться. Казалось, еще немного — и эти причудливые экспонаты оживут, начнут трепетать, колебаться, а потом и вовсе задвигаются в такт музыке.

Матвей несколько раз обошел выставку, подолгу останавливаясь перед каждой из скульптур, напоминающих фантастические существа. Он не обратил внимания, что был чуть ли не единственным ее посетителем.

— Я рад, что вам нравится, — неожиданно прозвучало сзади. Матвей оглянулся. Перед ним стоял худощавый, невысокий, средних лет мужчина с начинающими седеть висками. Он был одет в серый ручной вязки свитер с каким-то странным рисунком на груди.

— Да!.. То есть... В общем, действительно интересно и как-то... сказочно, что ли.

— Правильно! — энергично кивнул головой мужчина и представился: — Алексей Аникеев, автор, так сказать.

— Очень приятно! Мне на самом деле понравилось, — Матвей крепко пожал протянутую руку.

С тех пор Матвей стал частым гостем в мастерской Аникеева. От него он узнал, что каждый материал для художника, будь это глина, гипс или дерево, краски и даже камень, — живой. Что достаточно найти с ними общий язык, и твое творение будет единственно верным, поскольку форму подсказывает сам материал. “Как?!” — спросил тогда Матвей. “А это не сложно, — ответил Алексей Алексеевич, — было бы желание”.

Это подтвердилось, когда однажды Матвей решил попробовать что-то вырезать из сучковатого соснового бруска. “Что ты хочешь выразить?” — спросил Алексей Алексеевич. “Не знаю...” — честно ответил Матвей. И тогда скульптор поведал ему, как материал должен ответить на его замысел.

— Дерево, — начал осторожно Алексей Алексеевич, — пока росло, впитывало в себя не только солнечную или земную энергию, оно впитывало звуки леса, цвета, летнюю нежность и жестокость зимы. И все это в нем сохранилось. В каждом его годовом кольце масса информации, памяти, чувств. Оно было живым, когда росло, и осталось живым, только в ином состоянии, когда высохло. Это, наверное, трудно понять умом. Тут надо душой чувствовать, сердцем, — совсем без пафоса и назиданий говорил он. — Вот смотри, — вытерев руки тряпицей, Алексей Алексеевич взял заготовку Матвея. — Ничего особенного, деревяшка как деревяшка. Из нее можно вырезать все, что захочешь. Так, нет? Но раз все, что захочешь, значит, ничего особенного. Функционально — да: ручку, ложку, черенок. А вот художественную вещь сделать из нее будет невозможно. Чтобы сделать художественное произведение, надо найти то, что заложено в нем самом. А в нем заложена тайна.

Матвей слушал странного художника внимательно.

— Давай проведем эксперимент, — Алексей Алексеевич лукаво посмотрел на Матвея. — Распили вот этот брусок на две равные части. Из одной части вырежи то, что хотел, а вот со второй поступим иначе. Вторую, дорогой мой, ты все время носи с собой. Носи постоянно и, даже ложась спать, клади ее под подушку. И все это время ничего не замышляй, просто держи в руках как можно чаще.

— И что?

— Сам увидишь со временем. И не торопись.

— Так сколько ее носить-то с собой? — спросил Матвей, представляя себе, как будет повсюду таскать с собой брусок, да еще на ночь класть под подушку.

— Если все условия правильно будешь выполнять, то она сама подскажет, когда и что с ней делать, — скульптор смотрел на него с теплотой, продолжая лукаво улыбаться. — Ты читал сказку о царевне-лягушке?

— Конечно.

— А ты еще раз прочитай, да повнимательнее.

Матвей так и сделал. Он распилил брусок, одну половинку сунул в карман, а из другой начал вырезать женскую фигурку. Он и раньше вырезал из дерева всевозможные фигурки зверей, игрушки. Однажды даже целую машинку с полукруглыми крыльями вырезал и подарил соседскому пареньку.

Работал Матвей с увлечением. По наброску на бумаге он резал брусок споро и довольно грамотно. Скульптор следил за ним с бесстрастным выражением лица и что-то тоже лепил. К вечеру из обыкновенного бруска у Матвея получилась довольно-таки ладная девичья фигурка. Зачистив ее наждачной бумагой, он поставил изделие на полку для готовых работ. Едва поставил, как рядом с его изделием появилась точно такая же фигурка Алексея Алексеевича, только из глины.

— Ну, что скажешь? — спросил скульптор.

— А что говорить-то? — Матвей удивленно глазел на глиняную фигурку. — Похоже...

— И только? — с лукавинкой в глазах смотрел на него скульптор. — Я бы хотел тебя спросить о художественных достоинствах этих двух работ.

— Ну-у, не знаю, — не сразу нашелся Матвей и понял, что здесь какой-то подвох.

— Действительно не знаешь. Ни в твоей, ни в моей работе нет ничего интересного. Это просто уменьшенные копии женской фигуры. В них нет ни мысли, ни чувств, ни удивления, короче говоря, никаких эмоций. А художественно — это в первую очередь эмоционально.

Матвей терпеливо таскал с собой вторую деревянную баклажку. Он не расставался с ней даже на лекциях. Ведя конспекты правой рукой, левой сжимал ее под столом. Через неделю он не выдержал и перочинным ножом срезал ее острые углы. Еще через неделю сделал выемку для большого пальца. Потом еще и еще, пока пальцам не стало удобно обнимать деревяшку с любой стороны. После чего он вдруг сделал сквозную прорезь с одного конца, потом добавил еще одну, совсем крошечную, с помощью сверла. Придя как-то с занятий, он слегка обжег древесину, а затем снял небольшое обугливание мелкозернистой наждачной бумагой. В результате поверхность бывшего бруска стала ступенчатой из-за выступающих смоляных слоев с глубокими провалами между ними.

Все это время Матвей не размышлял над своими действиями. Казалось, руки сами знали, что делать с заготовкой до тех пор, пока она сама не остановила их. Матвей вертел ее в руках и не верил глазам. Брусок превратился в изящную по силуэту и пропорциям, изысканную по фактуре вещицу. Ничего больше нельзя было ни отнять у нее, ни добавить. Изделие ни на что не походило и ничего не напоминало. Оно было свежо в своем образе и красиво. Мало того, оно, как нечто живое, просилось в руки, ласкалось и не хотело с ними расставаться. Матвей был поражен.