— Да, конечно, — в раздумье произнес Никита и наконец решился: — Хорошо, я остаюсь.

— Ну, не знаю, не знаю, — проговорил напарник Андрей, протягивая на прощание руку. Ему явно не хотелось в одиночестве возвращаться в Свердловск.

— Ты звони мне в Салехард, если что, — добавил Юрий одобрительно.

Вертолет оторвался от земли и стал медленно набирать высоту, пока не превратился в точку, которая вскоре затерялась в складках отвесных скал. Люди не спускали с него глаз, как бывает, когда провожаешь дорогого редкого гостя.

Никита оглянулся. Все стойбище смотрело на него. На бронзовых лицах людей было откровенное радушие и приветливость. Особенно радовались дети, что с ними остался новый человек из города, да к тому же художник.

— Меня зовут Никита. Не прогоните? — сказал он, виновато улыбаясь, и развел руками, дескать, что поделаешь, теперь я ваш.

— Зачем гнать, хорошим людям мы всегда рады. В моем чуме будешь жить, — крепкий мужчина средних лет, который встречал Бабкина, указал рукой на первый чум. — Меня Василием зовут, — добавил он и взял из рук Никиты рюкзак.

Уже подходя к чуму, Никита обратил внимание, что на высокой нарте в прежней позе так и сидит мальчик Толя. Никите захотелось взглянуть на маленького “провидца”, но сзади послышался голос Василия:

— Заходи, заходи, не стесняйся.

И Никита нырнул в чум.

Три дня Никита носился с этюдником по окрестностям долины, забирался на скалы и писал пейзажи, рисовал в альбоме портреты детей и стариков, собак и оленей, маленьких, вертких ручных песцов, отловленных детворой, рисовал гнезда полярных сов с пушистыми совятами. По вечерам после “чая”, лежа на шкурах, он с удовольствием слушал, о чем говорят между собой мужчины после долгого трудового дня. Никиту удивляло, с какой теплотой они говорят о больных оленях, о подготовке к скорому касланию. С болью и досадой — о детях, которых скоро придется отправлять в ненавистный интернат на всю зиму, и о многом другом. За три дня Никита неожиданно погрузился в удивительный мир людей, полностью оторванных от так называемой цивилизации и совершенно в ней не нуждающихся. Его потрясло, что горстка людей органично включена в природно-климатическую ткань заполярного Севера. Что они, наконец, просто счастливы, когда не болеют дети и не пропадают олени.

Особенно потряс Никиту один эпизод. С первого дня к нему сильно привязался Илья — мальчик лет десяти, младший сын Василия. Паренек помогал ему, носил тяжелый этюдник, выбирал удобный путь, пробираясь через густую растительность, отыскивал гнезда птиц, песцов, леммингов. Вместе они плавали на надувной лодке до ближайшего берега, для того чтобы “с воды” написать этюд стойбища. Бывало, что Илья брал дежурную упряжку и, умело управляя оленями, отвозил Никиту к леднику. И вот однажды после обеда, играя с Ильей в шашки, Никита решил проверить мальчика. Когда тот отвлекся, Никита снял с доски его шашку, которая метила в “дамки”. Повернувшись, паренек долго не мог сообразить, куда делась его будущая дамка. Он приподнял доску, осмотрел все вокруг и, убедившись, что шашка пропала, поднял глаза на Никиту.

— Зачем ты взял мою шашку?! — в крайнем изумлении спросил он.

— Я не брал! — ответил Никита. Мальчик снова стал искать шашку. Он даже проверил свои карманы, спросил отца с матерью. Когда он перебрал все варианты поиска, то вновь поднял глаза на Никиту и, вскочив на ноги, произнес негромко, но твердо:

— Ты взял мою дамку! Ты обманщик! Мама, папа, — сын повернулся к родителям, призывая и их осудить лжеца, — он обманщик!

Никите стало неуютно.

— Илья, так нельзя говорить, взрослые не могут обманывать, — вступился за Никиту Василий. Он умоляюще смотрел на своего гостя, не понимая, зачем тот так поступил с ребенком.

— Он обманщик, — твердил паренек.

— Прости меня, Илюша, — сказал Никита, понимая, что далеко зашел в своей шалости, — я пошутил. Хотел проверить твою бдительность. Посмотреть, насколько твой глаз зорок, — неуклюже пытался оправдаться Никита.

Родители мальчика напряженно молчали, низко опустив головы, стараясь не смотреть ни на сына, ни на гостя. Они еще не успели объяснить своему ребенку, что их гость из другого мира, оттуда, где обманывают друг друга на каждом шагу, этим и живут.

— Обманщик! — срывающимся от обиды на гостя и родителей голоском выкрикнул Илья и, едва сдерживая слезы, стремительно выбежал из чума.

— Во как! — виновато произнес Никита. — У вас не пошутишь.

Ни Василий, ни его жена так и не подняли на него глаз.

Никита не сомневался, что мальчик успокоится, и они снова станут друзьями. Однако этого не произошло. Едва Никита приближался, как мальчик убегал. А в чуме просто не замечал недавно обожаемого гостя. До Никиты дошло, что люди в принципе не принимают вранья. Суровые условия сформировали правила, в которых нет места обману. “Удивительные люди, — рассуждал Никита, — вокруг них цивилизация, а они живут по-своему. И красиво живут. Все у них на виду. Соврал — вот он лгун! Украл — не скрыть! Значит, они чище и честнее нас. Нам с детства вбабахивают про моральный кодекс строителя коммунизма, а они просто живут по правде и справедливости”.

В четверг с самого утра Никита установил этюдник на берегу озера и приготовился к работе. Едва он замешал краски, как сзади послышались легкие шаги. Никита обернулся:

— А-а, Толя! Привет!

— Привет, — очень серьезно ответил паренек и, равнодушно взглянув на этюд, сел на большой булыжник у самой воды. В его движениях, чуть ироничном взгляде, интонации больше было взрослого, чем детского.

— А зачем ты озеро рисуешь? — неожиданно спросил Толя и посмотрел на Никиту каким-то странным взглядом.

— Как зачем? — Никита глянул на паренька. — Потому что красиво!

— А разве можно рисовать то, чего не знаешь и не понимаешь?

— А что знать-то? Я рисую то, что красиво, необычно. Разве не так?

Мальчик опустил голову и после долгого молчания удивил Никиту еще больше.

— Тогда ты не рисуешь главного.

— А что главное? — Никита перестал работать и повернулся к пареньку.

— Ну вот я и говорю, не знаешь, а рисуешь.

— Не понял, — Никита начал сердиться, — потрудись объяснить!

— Озеро живое, — проговорил мальчик, глядя вдаль, — а у тебя оно мертвое. Я чувствую, как оно дышит, как смотрит на меня, думает... А раз чувствую, значит, вижу. Разве можно рисовать, если не видишь и не чувствуешь?

Никита потряс головой.

— Погоди, Толя. Чувствовать и видеть — это разные вещи. Ты в какой класс пойдешь?

— Я не хожу в школу.

— Как не ходишь? Вообще или нынче не пойдешь? — крайне удивленный Никита присел рядом с мальчиком.

— Вообще, — ответил Толя даже с некоторой гордостью. — Читать и считать умею. Меня за лето Сергей Сэротетто научил.

— А разве ты не хотел бы куда-нибудь поехать, поучиться, мир посмотреть? — не унимался Никита.

— Не знаю, не думал. Хотя интересно посмотреть, как живут оленные люди в Америке, Норвегии или Финляндии, например.

— Толя, скажи, а когда вертолет прилетит? — неожиданно поменял тему Никита.

— За школьниками, что ли? — не понял мальчик.

— Да нет, за мной.

— За тобой? — Толя вскинул бровки и с недоумением посмотрел на Никиту. — Я же говорил, что вертолет придет только за школьниками в конце августа. А до этого больше не будет вертолетов.

От того, как это сказал мальчик, Никите стало не по себе. Уверенность в том, что за ним прилетят, пошатнулась. Он почувствовал, что маленький тундровик говорит правду.

— Но ведь летчики и Бабкин обещали, — Никита посмотрел вдаль озерного ущелья, откуда должен был прилететь вертолет.

— Они всегда обещают, но потом забывают. Мы к этому давно привыкли.

— Ну, и что же мне делать? — скорее себя, чем своего маленького собеседника спросил Никита.

— Вот, — Толя вдруг поднял камень и сначала положил на одно место, затем, немного подумав, переставил на другое, рядом с тенью от этюдника, — когда тень от твоей штуки ляжет на этот камень — придет Витя-Шатун, он покажет, как по другой дороге вернуться домой.