- Ясно... - вздохнул Птицын: теперь можно и к делу: - А у меня... странные новости... Ты ведь не был на выразительном чтении?

- Когда б я успел!

- Так вот...

Птицын подробно пересказал историю с Верстовской. Гарик откинулся на спинку стула и покачался.

- Эх, не знаю даже, как тебе помочь... Я все связи растерял... Ни одной знакомой даме позвонить не могу...Здесь лучше бы клин клином... Ну, хочешь, я поговорю с твоей Верстовской? Кстати, она ведь переводчица?

- Профессиональная переводчица! - подтвердил Птицын с гордостью, как будто он хвалился своими достоинствами. - Английские группы водит от "Спутника"...

- Вот это хорошо! Как раз есть повод... Циля скоро должна сдавать экзамены на английских курсах... А ходила она через пень колоду... Как ты считаешь, Верстовская согласится сдать за нее? Ей, я думаю, это ничего не стоит...

- Почему бы нет?

- Ну и о тебе поговорю... Посмотрим, что она о тебе думает на самом деле... Мне кажется, ты все-таки немного робок! Какой у нее номер? - Гарик достал записную книжку.

- Записывай: 313 - 52 - 44, - Птицын почему-то неохотно дал ее номер. - Ты сошлешься на меня?

- Зачем? Я буду говорить о деле!

Зазвонил телефон. Арсений потянулся к журнальному столику, снял трубку.

- Алло... Да-да... Привет... Лунин! - бросил Птицын Гарику. - Ты хочешь приехать? Рассказать? А-а... Понятно... Да... Понимаю... У меня Гарик Голицын... С Лянечкой?

Гарик замахал руками и скорчил страшную рожу.

- Не знаю... Приезжай, конечно... но лучше один... Постарайся от нее избавиться. Так для всех будет лучше. Пока! - Птицын положил трубку и с некоторым сомнением заметил: - По-моему, он пьян...

- Если только от любви... к Полли! (Голицын с некоторого времени называл Лянечку заморским именем Полли.) Мы пили ранним утром... За это время последние пары алкоголя выветрились бы даже у Венечки Ерофеева...

5.

Через полчаса Птицын открыл дверь на слабый, робкий звонок и обнаружил Мишу Лунина с Лянечкой вместе. Этого следовало ожидать. Пока Птицын раздумывал, как с ними быть, Лянечка с обворожительной улыбкой проскользнула в коридор, за нею на нетвердых ногах протиснулся Лунин. Птицыну показалось, что Лянечкино лицо как-то слегка ободрано. Впрочем, в коридоре горела слабая лампочка.

- Еле дотащила до тебя твоего друга... Его надо срочно уложить... И дать кофе! Я спасла его от вытрезвителя... В метро три милиционера хотели его тащить... в боковую дверь... но я не дала... Я - им: "Его ждут мама и бабушка!.." А они - мне: "Не имеем права!" - "Я - дама - даю слово... доставить его домой!" - "Ну тогда под вашу ответственность ..." Пропустили...

- Что ты говоришь?! - тихо вскрикнул Миша возмущенно-пьяным голосом.

Лянечка врала безбожно. Наоборот, это он спасал ее от одного дуболома-милиционера. Тот пристал как банный лист, требовал документы. У Лянечки, разумеется, ничего нет. Миша показал студенческий билет, выдумал, что она не сдала экзамен, напилась с горя, что он везет ее домой. Им ехать по прямой, без пересадки... до "Текстильщиков". Недолго... Лянечка между тем навалилась на него всем телом. Он сам еле стоял на ногах, так пришлось еще такую тушу на весу держать! Миша клялся, что довезёт... Милиционер со скрипом их отпустил. Всё это он хотел рассказать Джеймсу в опровержение наглой лжи, но страшно хотелось в сортир. Он потому и поехал к Птицыну, а не сразу домой, потому что боялся, что до "Каховской" не дотерпит.

Лянечка тем временем уже сняла сапоги, разделась. Они втроем топтались на пятачке между коридором, туалетом и ванной. Из кухни за этой сценой наблюдали отец и бабушка Птицына.

- Ты извини... Я хотел... Понимаешь... - бормотал он Птицыну, заговорщически указывая глазами на дверь туалета. - Никто бы не выдержал: ни Гарри Галлер, ни Роберт Локамп... Может, только капитан Грей... Да и то вряд ли... Два шампаня... Бутылка водки... Коньяк... и потом еще портвейн... Гадость! И сало... Сало хорошее... Ничего не скажешь... Вкусное! Здрасьте! - как вежливый человек, Лунин просто не мог не поздороваться с родственниками Птицына.

Птицын понимающе покивал. Миша включил свет, распахнул перед Лянечкой дверь в сортир, сделал грациозный жест, по-рыцарски пропуская ее вперед. Она скромно улыбнулась, кивнула с благодарностью и вошла в ванную, на ходу раскрывая косметичку. Лунин с облегчением вздохнул и боком проворно втиснулся в сортир. Перед носом Птицына одновременно захлопнулись две двери: ванной и туалета.

Птицын пошарил в калошнице, отыскивая тапочки. Первым вышел Миша Лунин. Он слегка покачивался, но на лице его блуждала блаженная улыбка. Птицын дал Мише тапочки.

- Откуда вы? Из винного магазина? - поинтересовался Птицын.

- Нет, из бара на Рождественском бульваре.

- Почти угадал... А как встретились?

- Недалеко от института... Я хотел купить "Беломор" бабушке...

- А твои знают, где ты? Знаешь, сколько сейчас времени?

- Сколько?

- Без пятнадцати десять...

- Я позвоню...

- Звони... Только я тебе советую больше никуда отсюда не двигаться... Скажи, что останешься у меня... Хочешь подготовиться к завтрашнему зачету... по методике русского языка... Очень ответственному... Без моих конспектов никак... Не успеваешь... Придется сидеть полночи... Серьезно, оставайся! Иначе три милиционера тебя точно загребут в "Текстильщиках" ... Вместе с Лянечкой. Ее отправят в женский вытрезвитель... в Кузьминках! А тебя - на "Рязанский проспект". Ну... об этом родственникам можно не докладывать...

- Я должен ехать... - привалившись к стене и упрямо стараясь приподнять падающую вниз голову, не соглашался Миша. - Мне стихи печатать! Для Лизы... А она даст мне рассказы! Завтра...

- А-а... Так вы поладили? А ты сомневался!.. Что я говорил!..

В коридор вышел Голицын, прислушивался к их разговору. Он кивнул Лунину:

- Привет, Мишель!..

Гарик взялся за свою шубу.

- Я пойду, пожалуй... - не слишком уверенно бросил он Птицыну. - Поздно... Да и устал!

- Смотри... Как хочешь... - Арсений его не удерживал.

Лянечка выскочила из ванной и быстро переметнулась в туалет, потом так же стремительно опять закрылась в ванной. Однако не прошло и двух минут как она с победной улыбкой косящих глаз подошла к Гарику Голицыну, который уже застегивал шубу. Птицына покоробило бледно-желтое лицо Лянечки, покрытое непомерно толстым слоем пудры.

- Ты не хочешь со мной поздороваться? - Лянечка торжественно протянула руку Гарику, точно товарищу по партии.

- Здравствуй... здравствуй... - сухо ответил Голицын, сделав вид, что не заметил протянутой руки. - Виделись... Сегодня...

- Невежливо покидать даму, если она только что зашла в гости... На огонёк... Кто составит ей компанию? И кто потом ее проводит?

- Может, действительно, выпьем чаю? - спросил Птицын, ни к кому конкретно не обращаясь.

В сущности, Птицын, несмотря на то что тщательно скрывал свое миролюбие, почти всегда предпочитал быть миротворцем. Голицын с недовольной гримасой стал снимать шубу.

6.

Птицын никогда не мог запомнить и воспроизвести в связном виде, что говорила Лянечка. Она относилась к тому типу женщин, которые говорят только о себе, даже если разговор заходит об искусстве, литературе, политике, то есть вещах достаточно абстрактных. Они щебечут без перерыва, но после общения с ними память не отягощена никакими воспоминаниями, как после праздного лежания на полянке и разглядывания бегущих по небу облаков.

Вот и теперь за чаем, который Птицын привез на столике с колесиками, Лянечка перескакивала с пятое на десятое и говорила обо всем сразу (так, по крайней мере, казалось Арсению): о том, что она из знатного рода князей Потоцких и в ней течет гордая кровь польских шляхтичей; о том, что женщины любят ушами, а мужчины - глазами; о том, что она рижский клубничный ликер предпочитает шампань-коблеру, хотя под настроение бывает наоборот; о том, что стихи у нее выходят удачнее, если она совсем чуть-чуть пьяна, и она понимает Есенина, несмотря на то, что он увлекся Айседорой Дункан, которая была старше него на двадцать лет, пускай и выглядела девочкой, как пушинка прыгая по сцене со своими танцами, посвященными красному стягу и коммунистическому интернационалу; о том, что Джон Фаулз занимательнее Германа Гессе, но Гессе глубже, потому что, когда пишет, не думает о женщинах, вот почему его мысли немного затруднены в смысле языка и стиля, но, если в них разобраться, можно получить удовольствие, необязательно только интеллектуальное, но и психическое тоже, вообще Гессе душевнее многих писателей, недаром он немец, а америкашки только жрут и жуют жвачку; конечно, это не касается Хемингуэя, и Ремарк для нее похож на американца, но все-таки он немец - по трагичности и тяге к болезни.