Вдруг приходит понимание того, насколько сам изменился, постарел. Всего год назад пришел работать в правительство молодым энергичным тридцатипятилетним человеком, а сейчас такое ощущение, что прибавилось по меньшей мере лет пятнадцать, И дело, в первую очередь, даже не в неожиданно открывшихся болячках, просто после этого сумасшедшего года радикально изменилось восприятие жизни, людей. Самое неприятное – стал гораздо жестче, холодней. Вместе с тем, бесконечно лучше знаю теперь, как устроена реальная власть, как принимаются решения, как переводятся стрелки, способные повернуть направление движения тяжелого поезда российской истории. Вообще, я заметил, что во многом по-другому, как будто изнутри, начал смотреть на хорошо известные по книгам перипетии событий разных времен, понимать жизнь конкретнее, ярче, чем представлялось раньше. Пришло осознание того, что принимаешь ты это или нет, но политика почти всегда – не выбор между добром и злом, а выбор между большим и меньшим злом. И начал лучше понимать людей, которые в свое время, стиснув зубы, поддерживали меньшее зло, закрывая глаза на его пороки.

Сразу после ухода от власти практически неизбежно у всех возникает синдром, который для себя называю: "лифт не едет". Основа термина – реальный случай. Как-то один из отправленных в отставку членов политбюро ЦК КПСС зашел в здание на Старой площади, сел в начальственный лифт и с удивлением пытался понять, почему же он не едет, напрочь забыв, что для этого полагается нажать кнопку. Сработала привычка, члены политбюро кнопки не нажимали, за них это делала охрана.

Разумеется, у тех, кто пришел во власть на короткое время, этот синдром не приобретает столь анекдотичных форм, но ощущение того, что все вокруг вдруг разом перестает крутиться так, как привычно крутилось, приходит неизбежно. Возникает масса конкретных бытовых проблем, которые еще вчера тебя лично не касались. Одновременно раздвигаются границы времени: ты вновь начинаешь мерить свою жизнь не секундами, а часами и днями. В адаптации к этой новой реальности все зависит от личности того, кто ушел от власти. Те, у кого хватает ума понять, что весь предшествующий гул медных труб к твоей личности не имел никакого отношения, был связан с должностью, которую ты занимал, приспосабливаются к частной жизни быстро. Но видел людей, поработавших в правительстве, а потом так никогда и не привыкших к жизни нормальной, без внешних атрибутов власти. Их жалко.

В отличие от назначения на высокую должность, отставка – прекрасное время, чтобы разобраться в своих отношениях с окружающими. Для себя ввел специальную условную единицу устойчивости человеческих отношений под названием "один чуб", развернуто – "один Чубайс". Как бы ни менялись наши с Чубайсом соотносительные социальные статусы, это никогда и никак не сказывалось на характере наших взаимоотношений. К сожалению, куда чаще эту устойчивость приходится измерять в "сантичубах", "милличубах" и даже в "микрочубах".

Семья восприняла отставку с облегчением. Нервное напряжение, в котором отец, мама, жена, даже дети жили на протяжении последнего года, улеглось. Доходили до меня разговоры, что многие почему-то уверены, будто я теперь непременно уеду куда-нибудь за рубеж, то ли в Чикаго, то ли в Гарвард – к любимым своим монетаристам. Мне такая идея в голову не приходила. Вообще никогда не имел желания уезжать из России, а уж теперь и подавно.

План для меня был ясен – возвращаюсь в свой Институт экономической политики. Там меня ждали.

Год назад, прежде чем его покинуть, собрал коллектив и сказал, что надеюсь и во время работы в правительстве продолжить сотрудничество, буду заезжать и, может, удастся снова, как прежде, вместе провести очередной мозговой штурм какой-нибудь сложной проблемы… Какой же я был наивный!

Но с частью института я как бы и не расставался. Вместе со мной ушли работать в правительство многие его ведущие сотрудники. А.Нечаев стал министром экономики, В.Машиц – председателем Комитета по сотрудничеству с государствами СНГ, С.Васильев возглавил правительственный Центр экономических реформ. Некоторые сотрудники института перешли работать в аппарат. Да и те, кто остались на научной работе, регулярно помогали правительству в проведении экспертиз, в разработке нормативных актов.

Вернувшись к директорским обязанностям, с ходу переименовал институт, дав ему чертовски неблагозвучное имя, ИЭППП – Институт экономических проблем переходного периода. Явную неуклюжесть аббревиатуры можно объяснить тем, что после долгого перенапряжения голова какое-то время работала неважно.

Со мной в институт вернулись В.Мау, С.Синельников, А.Улюкаев.

Постепенно усталость прошла, голова просветлела, нахлынула информация об экономической жизни страны, а вместе с этим возникло новое и не слишком приятное чувство водителя, которого внезапно пересадили из-за руля на пассажирское место… Еще чувствуешь себя за все ответственным, и, когда видишь ухаб, канаву, бревно поперек дороги, а если без аллегорий – любую экономическую несуразицу, – все время тянет поправить, немедленно дать указание… И вдруг вспоминаешь, что сделать ничего нельзя, ты просто пассажир.

Вспомнил свою встречу с Лешеком Бальцсфовичем – министром финансов, исполняющим обязанности премьера Польши, год назад, в декабре 1991-го. Мы раньше лично никогда не встречались. Пару раз разминулись на экономических конференциях. Но было много общих знакомых: его заместитель в польском Министерстве финансов Марек Домбровский, советник Яцек Ростовский, наши-Петр Авен, Константин Кагаловский, Сергей Васильев. По-моему, у Петра Авена Бальцерович в конце восьмидесятых ночевал дома – не было денег на гостиницу.

Лешеку выпало первому начинать серьезные реформы после развала социалистической экономики, поэтому ему было особенно тяжело. К концу 1991-го за ним – серьезные преобразования, либерализация экономики, открытие внешней торговли, постепенное становление частного сектора. И вместе с тем – крутое падение объема промышленного производства, сохраняющаяся довольно высокая инфляция, рост дифференциации доходов. Общая оценка произошедшего хорошо выражена в названии вышедшей к этому времени книги Г.Колод-ко "Упущенный шанс". Еще никто не знает, что проведенные в Польше реформы заложат основу динамичного индустриального роста, который начнется в 1993 году. Что в 1996 году Польша, с ее впечатляющим ростом промышленного производства, станет самой быстрорастущей страной в Европе, одной из самых динамичных в мире. Что пройдет не так уж много времени, и весь мир заговорит о начинающемся польском экономическом чуде. Но все это потом. А в это время Бальцерович – один из самых непопулярных и ненавидимых в Польше людей, "ограбивший" народ – на грани отставки. Она произойдет через несколько недель после нашей встречи. Лешек явно это понимает. Разговариваем, пытаюсь в максимальной степени почерпнуть практический опыт, особенно детали, которые не найдешь ни в каких аналитических материалах, статьях, книжках.

Польша раньше вошла в режим интенсивного финансового кризиса разваливающегося социализма, начала реформы. Давно привык, при всех различиях наших экономик, рассматривать ее как точку отсчета, позволяющую выявить, проанализировать те проблемы, с которыми предстоит столкнуться России в ходе рыночных преобразований.

В декабре 1991 года думаю о происходящем в Польше и с личной точки зрения. Примерно таким будет мое положение, так же будут ненавидеть через пару лет и меня, даже если в неизмеримо более сложных российских условиях сумеем включить рыночные механизмы, не допустим гиперинфляции, введем конвертируемый рубль, наполним рынок, создадим базу экономического роста. Что и говорить, не слишком вдохновляющая перспектива.

Летом 1992-го был с визитом в Польше. К этому времени Лешек уже ушел в отставку, думал, писал. Поздно вечером, после официального протокола, пошли посидеть с ним в один из варшавских кабачков. Говорили об экономике, о сути проблем постсоциалистической трансформации. Казалось, что Польша уже начинает выбираться из кризиса, указывая путь, по которому пойдут другие страны. На жизнь и превратности политической судьбы Бальцерович не жаловался, но глаза были грустные, как у летчика, которого отстранили от полетов. Я думал, что, если доживу до отставки, такое же настроение, некоторое время спустя, будет и у меня.