Тяжелая заноза в памяти – 1992 год, ноябрьский ингушско-осетинский конфликт. Хорошо помню,как все это началось. Впервые за несколько месяцев решил в воскресенье выспаться, не ходить на работу. Рано утром звонок. На границе Ингушетии и Осетии масштабные беспорядки. Захвачено вооружение батальона внутренних войск. Идет бой. Министерство безопасности назревающую взрывную ситуацию блестяще прозевало. Узнаем о происшедшем как о свершившемся факте. Возникает реальная угроза получить новый Карабах с хроническими боевыми действиями, но уже на территории России.
Президента нет, он в поездке по стране. Связываюсь с Генштабом, прошу срочно обеспечить переброску десантников. Звоню Виктору Ерину, спрашиваю, в какие сроки он может перебросить туда дополнительные внутренние войска, говорю, что военные в полном объеме помогут авиацией. Поручаю Георгию Хиже срочно вылететь во Владикавказ, возглавить оперативную группу правительства на месте, даю ему в помощь Сергея Шойгу, председателя Комитета по чрезвычайным ситуациям, превосходно зарекомендовавшего себя в ходе проведения миротворческих операций в Южной Осетии и Грузии, в Молдове. Раскрутив машину, еду на аэродром встречать Бориса Николаевича, докладывать ему ситуацию.
Во Владикавказе крупные беспорядки. Огромные толпы на улицах, люди требуют оружия. Хижа и Шойгу связываются со мной, докладывают: если что-то немедленно не придумать, ситуация выйдет из-под контроля. Склады вооружения просто захватят. Беру на себя нелегкую ответственность, прошу их пообещать выдать оружие, но не сейчас, а утром, и не стихийно, а в организованном порядке – только по представлении документов воинского учета, через военкоматы, в рамках пополнения частей МВД. Толпа успокаивается.
В целом войска действуют достаточно быстро, решительно. Открытые боевые действия удается притушить, нового Нагорного Карабаха явно не будет. И вместе с тем, допускаем две серьезные ошибки. Во-первых, размещение нашего представительства во Владикавказе, столице одной из противоборствующих сторон, что вызывает у ингушей подозрение в пристрастии федерального центра к осетинам. Во-вторых, медлительные действия руководства внутренних войск привели к тому, что в ингушские села вошли не федералы, а осетинская милиция. Нетрудно представить, какой бедой это обернулось. В Назрани никто из высокопоставленных сотрудников российского правительства так и не решился появиться. Поэтому принимаю решение немедленно вылететь на место, побывать и в Назрани, и во Владикавказе, повстречаться с военными, разобраться в ситуации,
Первым делом направляюсь в Назрань. Еду на бронетранспортере внутренних войск. Зрелище не для слабонервных. Видны следы настоящего боя, разрушений, в Пригородном районе множество горящих домов. Нетрудно догадаться, что в первую очередь – ингушских. На границе с Ингушетией встречает Руслан Аушев. Хорошо его знаю как председателя Комитета ветеранов афганской войны государств Содружества. Он только что срочно прилетел в Ингушетию. Пытается как-то стабилизировать обстановку, но, по-моему, сам еще очень слабо понимает, что произошло и что происходит, Руслан говорит, что на бронетранспортере дальше ни в коем случае ехать нельзя – подстрелят. Сажусь в его машину, он – за рулем. Центральная площадь в Назрани ни запружена беженцами, тысячи несчастных людей, ставших жертвами политиканов, что разыгрывали самую простую и вместе с тем самую опасную в политике карту радикального национализма. По дороге Аушев пытается выяснить мое мнение, кто стоит за всей этой страшной кровавой катавасией. К сожалению, ничем не могу ему помочь, доклады Министерства безопасности – по-прежнему свидетельство полнейшей беспомощности.
Потом – переговоры с ингушскими лидерами и с прибывшей в Назрань, чтобы предотвратить распространение боевых действий на территорию Чечни, делегацией чеченского правительства во главе с Яраги Мамадаевым. Тяжелый разговор с людьми на площади. По крайней мере, удается добиться одного – у ингушей исчезает убежденность, что для российских властей в этом конфликте есть заведомо правая и заведомо неправая стороны.
Во Владикавказе встречаюсь с военными, с руководством республики, Верховным Советом, Временной администрацией по обеспечению чрезвычайного положения. Мы, как российские власти, категорически не можем принять принцип коллективной национальной ответственности. Считаем, что возвращение беженцев-ингушей в Пригородный район – первоочередная задача Временной администрации. Осетинским руководителям все это явно не по душе. Ясно, что процесс пойдет непросто. Тем не менее позиция российских органов власти должна быть четко сформулирована и помощь Осетии в решении многочисленных проблем, с которыми она сталкивается, – увязана с сотрудничеством руководства республики в возврате беженцев, в создании для них нормальных условий жизни там, где их дом, родина.
К сожалению, после моей отставки российское правительство последовательно провести эту линию не сумело.
Еще одно место, требующее постоянного внимания российских органов власти, – Таджикистан. В 1992 году там нарастает хаос, постепенно переходящий в открытую гражданскую войну. Друг другу противостоят две силы; одну из них с большой долей условности можно назвать коммунистами, другую – исламистами. Исламисты сильнее в Гарме, Нагорном Бадахшане, коммунисты – в Кулябе. Обе стороны пытаются втянуть в конфликт дислоцированную в Таджикистане 201-ю дивизию, по меньшей мере -завладеть ее вооружением. Серьезнейшая проблема состоит в том, что дивизия в основном укомплектована российскими офицерами и местными солдатами. Именно их-то и хотят с разных сторон вовлечь в конфликт.
Русскоязычное население бежит из охваченной хаосом республики. Но доходят сведения, что местные власти этому препятствуют. Поступает информация о готовности наиболее радикального крыла исламистов использовать русских, живущих в республике, в качестве заложников. Беда еще в том, что мы не можем положиться на наши источники информации о положении в Таджикистане. В Министерстве безопасности, как всегда, нет точных данных, у Службы внешней разведки данные ненадежны, а от недавно образованного в Душанбе посольства с интервалом в несколько дней поступают полностью противоречащие друг другу сведения. Принимаю решение вылететь в Душанбе, на месте самому разобраться в ситуации и понять, что же нам там делать. После встречи президентов государств СНГ в Бишкеке, где подробно обсуждалась критическая ситуация, сложившаяся в Таджикистане, лечу прямо в Душанбе.
В городе атмосфера мрачная, напряженная. У встречающей правительственной охраны такой вид, что непонятно, то ли собираются перестрелять нас, то ли друг друга. Проводим переговоры с правительством Таджикистана, потом – беседы в 201-й дивизии, с ее командиром генерал-майором Ашуровым, офицерами. Летим на вертолете над горящим Курган-Тюбе, где идет бой, в отряд к пограничникам.
Общий вывод после всех этих бесед: правительство Абдумалика Абдуладжанова ситуацию в стране не контролирует. Если не предпринять решительных действий, 201-я дивизия будет втянута в конфликт. В тот день, когда я был там, один из солдат – кулябцев угнал танк. Повел его на помощь своим. И такое уже не в первый раз. Необходимо срочное усиление дивизии и пограничников российским личным составом. Ясно, что развитие событий в ближайший месяц будет носить чисто силовой характер. Угроза для русскоязычного населения республики реальна.
Прилетев в Москву, доложил ситуацию президенту. Договорились принять меры по усилению 201-й дивизии, с тем чтобы превратить ее из заложницы противостоящих сил в дееспособную боевую единицу, не допустить втягивания ее боевой техники в войну. Руководить операцией было поручено первому заместителю главнокомандующего Сухопутных сил генерал-полковнику Эдуарду Аркадьевичу Воробьеву. Он прекрасно проявил себя до того в качестве руководителя миротворческих сил в Молдове. Этот подчеркнуто интеллигентный генерал с мягким, даже не командным голосом принадлежал к ограниченному кругу тех военачальников, которых почему-то всегда направляют на самые тяжелые, опасные участки. В 1992-1993 годах он и заместитель министра обороны генерал-полковник Кондратьев чаще всего оказывались в таком положении.
