“ЖЕЛТЫЙ ДРАКОН”

Когда в конце XIX века стало ясно, что Китай постепенно пробуждается от почти трехсотлетнего “цивилизационного сна”, в России мистически одаренные люди, интуитивно чувствующие пульс истории, восприняли этот факт сквозь призму апокалиптических пророчеств. Владимир Соловьев в “Трех разговорах” акцентировал тему “панмонголизма” — “пробуждающейся Азии”, и связал ее с перспективой возможного конца России и европейской цивилизацией и предвестием грядущей мировой катастрофы. В целом же “пробуждение” Китая в концепции Соловьева трактовалось, упрощенно говоря, со знаком “минус” — как вступление на мировую арену апокалиптических “языков незнаемых”. Другой мистик-историософ, генерал Унгерн, напротив, расценивал надвигающийся “желтый тайфун” крайне позитивно, видя в Китае мировую силу, способную сокрушить либерально-капиталистическую цивилизацию Запада”.

К сходной позиции пришли и советские большевики, разочарованные провалом коммунистических восстаний в Венгрии, а потом — Болгарии и Германии. После неудачного гамбургского восстания 1923 года в центре внимания Кремля оказался “красный Китай” с центром в Гуанчжоу (Кантоне).

После победы КПК и НОАК в 1949 году КНР стал главным стратегическим союзником СССР, а советские СМИ активно распространяли тезис о “вечной советско-китайской дружбе”. Интересно отметить, что фактор союза с Китаем усиливал почвенные, патриотические элементы в советском руководстве, в партии и государственных структурах.

Сталин, строивший внешнюю политику с непременным учетом культурно-цивилизационных параметров, сумел достичь взаимопонимания с китайским лидером Мао Цзедуном в первую очередь благодаря тому, что не побоялся признать в ту пору разрушенный, лишенный современной промышленности и квалифицированных кадров Китай великой азиатской державой, и демонстративно осуждал тех, кто хотел бы представить Китай чем-то вроде советского сателлита (например, китайских коммунистов в Манчжурии).

Время существования великого советско-китайского альянса (1949-1959 гг.) было периодом укрепления антизападной, евразийской цивилизационной индентификации России. Именно в этот период были заложены основы советской военной мощи, позволившей одержать победу в нескольких витках гонки вооружений и добиться военного паритета с Соединенными Штатами.

Однако начинающийся процесс разложения и перерождения номенклатурно-бюрократического слоя в КПСС, приведший к форсированной “десталинизации” и выдвижению на первый план чисто материалистических, экономических аспектов социализма (обещание “построить коммунизм к 1980 году”), обусловил начало советско-китайского конфликта, благодаря последствиями которого и началась формироваться прозападная “пятая колонна” — не среди энтузиастов-диссидентов, но уже в самих партийных и государственных верхах.

В начале 70-х советский агитпроп, контролируемый прозападно настроенными партийными функционерами во главе с Сусловым, сознательно перенес акценты с США на КНР, начав конструирование нового “образа врага”. “Специалисты по Китаю” типа какого-нибудь Федора Бурлацкого, впоследствии много рассуждавшие об “ужасах тоталитаризма в годы правления режимов Сталина и Мао”, клеймили как отступление от основ марксизма идею “китайского социализма”, “социализма с национальной спецификой”. Получалось, что армия, ВПК и, с некоторыми оговорками, спецслужбы, действовали против одного противника, а идеологическое ведомство ЦК КПСС — против совсем другого.

После инцидента на Даманском острове (1969) антикитайская пропаганда стала создавать в сознании советских граждан новый “образ врага”, постепенно вытеснявший представления об американской угрозе. “Разоблачение маоистов” достигли своего пика в период между брежневской “разрядкой международной напряженности” и горбачевской “перестройкой”. Партийные активисты в принудительном порядке изучали целые тюки “контрпропагандистской литературы”, где режим КНР (уже при Дэн Сяопине) именовался “феодально-фашистской диктатурой”, а по телевизионным каналам шел увлекательный политический сериал “Наследники Мао” (1977-1978 г.г. ), где советским зрителям представляли мрачные и угрюмые физиономии китайских вождей, испещренные рядами непонятных иероглифов.

В газетах и журналах обсуждались “территориальные притязания” Китая на советские территории, привязанность китайских лидеров к культу Чингисхана и количество жертв “культурной революции” (особая тема, послужившая своего рода прелюдией к осуществленному в конце 80-х годов “второму этапу десталинизации”).

Естественно, что почти два десятилетия такой информационной обработки не могли пройти бесследно для части советской правящей элиты, которая изначально не была предрасположена к предательству, но оказалась дезориентирована искусственным “образом врага” КНР. Постепенно начало формироваться представление, согласно которому СССР может и должен сотрудничать с США и НАТО во имя возможного отражения “китайской угрозы”, которая якобы представляет серьезную опасность для России.

Страх перед китайским вторжением культивировался почти до самой “перестройки”. В 70-е годы десятки тысяч комсомольцев отправлялись на БАМ, веря, что строят транспортную артерию, благодаря которой можно выиграть войну с другой социалистической сверхдержавой.

“НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ” ЗА “ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАНАВЕСОМ”

Что же касается США, то об этой стране населению СССР было известно лишь то, что там “все разрешено”, “нет очередей” и еще что там “живут такие же люди, как и мы”. Возглавляемый предателем Яковлевым горбачевский агитпроп особо усердствовал в том, чтобы внушить любовь к США: основными темами были “родство” американских и русских аэтнопсихологических типов (“они совсем как русские: такие же непосредственные, раскованные, открытые”), сходство ландшафтов (“в Америке — бескрайние просторы, такие же, как в России), а также — на что особо упирали всевозмож- ные “специалисты по международным отношениям” — факт отсутствия каких-либо серьезных военных конфликтов между США и Россией-СССР (“наши страны никогда не воевали между собой”) и совместная борьба с Германией во время Второй мировой войны (начиная с 1974-75 гг. советские СМИ не переставая твердили про “встречу на Эльбе” с американскими “братьями по оружию”).

Внедряя в массовое сознание такие установки, идеологические чиновники представляли в качестве “врага СССР” некое абстрактное “американское государство”, но не американцев как таковых, не американцев как носителей враждебного русским культурно-цивилизационного типа. Получалось, что не “американцы” сбрасывали атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, жгли напалмом вьетнамские деревни, готовили ядерный удар по Советскому Союзу, а “крупные капиталисты”, “ястребы”, “поборники” “холодной войны” и т.д.

Конкретный “американец” в таком информационном раскладе получался в общем никогда и ни в чем не виноват. На уровне личностных представлений “американец” оставался “веселым, улыбающимся парнем”, со слегка поверхностным, но все-таки похожим на наш интеллектом, раскованным и дружелюбным человеком. В то же время “китаец” воспринимался как тупой, послушный представитель миллиардной однородной биомассы, лишенный индивидуальности, личностных качеств.