Значит, оппозиция, став властью, вынуждена будет защищать социальный порядок, который большинство народа не принимает. В мягком варианте мы наблюдаем это в Польше и особенно Венгрии (не говоря уже об Италии, где премьер-министром стал убежденный коммунист). Поляки и венгры проголосовали за экс-коммунистов в надежде на восстановление основных структур социалистического порядка, пусть при сосуществовании с капитализмом. Но экс-коммунисты, будучи всей душой за это, вынуждены проводить ту же неолиберальную политику, что и их крайне правые предшественники. Вынуждены и дальше сокращать социальные программы, ибо приняли схему МВФ. А до этого мы то же самое видели на Западе при власти социал-демократов. Они отказались принять главные принципы рыночной экономики — и свернули “социальное государство”, отняли многие завоевания рабочих. Сделали то, что правым было бы сделать не под силу.

К чему же это может повести в России, где основные идеалы и привычки населения являются несравненно более уравнительными, чем в Польше, Венгрии? И где хозяйство разрушено Гайдаром и Черномырдиным в несравненно большей степени, чем это сделал Бальцерович в Польше (перед ним МВФ не ставил такую задачу). Это поведет к тому, что возникнет реальная опасность полной утраты веры в демократический, ненасильственный способ решения социального конфликта. При этом произойдет потеря авторитета главными организациями оппозиции. Станет неизбежным резкий поворот большой массы людей к радикализму при полном отсутствии структур, способных возглавить революцию ненасильственную. И это может произойти обвальным, самоускоряющимся способом. Вряд ли власть удержится на краю пропасти и не прибегнет к насилию, которое будет детонатором. Получается, что отказ от революции создает в России угрозу бунта — вещи несравненно более страшной, нежели организованная революция. Результат будет плачевным: правительство коммунистов или будет вынуждено направлять ОМОН против забастовщиков, или честно уйдет в отставку, признав свою неспособность ответить на исторический вызов.

Надежды на то, что события не пойдут по такому пути, очень малы. Если криминальная революция ельцинистов будет признана оппозицией как свершившийся и узаконенный факт, как сразу сместится линия фронта в общественном конфликте и неизбежно, пусть и постепенно, возникнет радикальное сопротивление, которое не остановится перед насилием. Это будет следствием не идеологии, а инстинкта самосохранения людей.

Из этого не следует, что, например, КПРФ следовало бы изменить свою предвыборную платформу, которая исходит из отрицания революционного подхода. КПРФ необходимо пройти по этому пути до полной ясности — иллюзии возможности “переваривания” режима должны быть не отброшены, а испиты до конца. В июне 1906 года кадеты первой Госдумы сказали очень важную вещь: “Наша цель — исчерпать все мирные средства, во-первых, потому, что если мирный исход возможен, то мы не должны его упустить, а во-вторых, если он невозможен, то в этом надо вполне и до конца убеждать народ до самого последнего мужика”. Сегодня речь не об исчерпании мирных средств, а эволюционных средств.

Мышление советских людей было настолько неконфронтационным, что даже уволить негодного работника для любого начальника стало невыносимой пыткой — легче стало увольнять “через повышение”. Даже сегодня, после десяти лет разрушения нашей культуры, в нас сильна инерция уважения к человеку — очень трудно идти на прямую конфронтацию. Когда смотришь парламентские дебаты на Западе, кажется невероятным, как у них совести хватает говорить друг другу такие гадости — пусть вежливые, но для нас совершенно немыслимые. То, что пишет западная пресса о Ельцине, у Зюганова никогда язык не повернется сказать. Ринуться в революцию Горбачева-Ельцина действительно могли лишь люди особой породы, непохожие на основную массу. Они и получили имя “новых русских” — нового, неизвестного народа-мутанта. Пожалуй, и те, кто подталкивал первые русские революции, не были типичным продуктом русской культуры, а тоже были, в известном смысле, “новыми русскими”, носителями западного духа. Они разожгли, не зная, что творят, русский бунт, в котором сами и сгорели.

Можно поэтому предположить, что отказ от революции, который декларирует оппозиция, связан не столько с рациональным политическим расчетом, сколько с инстинктивным отвращением к этому грубому, разрушительному способу — так отложилась революция в исторической памяти советского человека. Его натура государственника запрещает подрывать даже людоедское государство Ельцина-Чубайса. И возникает глубокое противоречие. Отказываясь от революции, наши лидеры исходят из тайной надежды, что весь этот ужас, навязанный нам властью чубайсов, как-то рассосется. Как-то их Россия переварит, переделает, переманит — как переварила татарское иго. Хотелось бы верить, и надо этому способствовать. Но уповать на это нет оснований. Похоже, ядро новой власти составляет такой тип людей, которые с основной массой народа культурно несоединимы и перевариванию не подлежат — ни Кочубеями, ни Карамзиными они не станут. С ними можно успешно и продуктивно жить, только если они не у власти.

У меня, Викентьевой Людмилы Павловны, 1957 г. рождения, проживающей в г. Нарве с 1987 года по постоянной прописке, эстонские власти отняли арендное имущество, где распространялась российская печатная продукция, жилье и право жить в моем городе.

5 марта в 10 часов повесткой на эстонском языке я была вызвана в полицию безопасности г. Нарвы как свидетельница по делу жителя Таллина Андрея Андреевича Байраша, на которого за распространение патриотической прессы заведено уголовное дело. В процессе допроса мне фактически было предъявлено обвинение в уголовном преступлении — разжигании межнациональной розни в Эстонской республике.

С 93-го и по настоящее время благодаря содействию председателя союза российских граждан (СРГ) г. Нарвы Ю.А.Мишина и усилиями активистов СРГ население может регулярно получать желаемую прессу. Отмечу, что именно с этого года меня стали избивать, взламывать жилище и обворовывать. При этом входная дверь и окна первого этажа не носили следов взлома, а похищенное моё имущество появлялось время от времени в обиходе у соседей по дому, которые проживают на первом этаже. Полиция г. Нарвы составляла очередной протокол о краже, о ссорах между соседями, и только.

В августе прошлого года я оказалась в городской больнице с диагнозом “сотрясение мозга”, 22 дня лечилась стационарно и более месяца амбулаторно. В городской больнице суточная стоимость койко-места стоит 265 крон и плюс лечение. Амбулаторное лечение тоже стоит немалых денег. Почему горбольница не предъявила счет для оплаты моего лечения? Почему ни разу за 22 дня меня не посетил дознаватель, хотя сведения обо мне были отосланы из больницы в полицию 24 августа и были зарегистрированы констеблем Пикалевым?

Ответ на этот вопрос дают три ветви правоохранительных органов Эстонской республики. Председатель нарвского суда И.Кульпер в своем Определении от 26.10.1998 г. на мое заявление постановил, что “данное заявление... не является делом частного обвинения. Истица вправе обратиться в префектуру нарвской полиции”. Полицейским же чиновникам очень не понравились приведенные факты насчет предшествующего изгнания истицы (т.е. меня) из своего жилища, указания на кражи со взломом, совершенные с молчаливого согласия руководства полиции г. Нарвы. Состоялся сговор суда и префектуры полиции. Этот сговор подтвержден молчанием ида-вирумааского окружного суда г. Йыхви и прокурора г. Нарвы. В Эстонии “охота на ведьм” пошла с местными особенностями, и сумасшествие по искоренению “русских оккупантов” перешло на уголовный уровень. Министерство юстиции ЭР тоже что-то проглотило вместе с языком, то есть попросту молчит. Эти русские не достойны ответов эстонских вельмож, не говоря о том, что имущество и права у викентьевых, мишиных, морозовых, рожков, байрашей, шаумянов и тому подобной публики можно и нужно отбирать вне судебных разбирательств.