– Я слышал, Сосновый Бор – первоочередная цель в случае атомной войны.

Старик вздохнул.

– Боюсь, это все-таки была не атомная война. А если атомная, то ученые явно сели в лужу с оценкой ее последствий. Вот на такие последствия они рассчитывали? – он ткнул пальцем в мертвый пейзаж за окном с изогнутыми черными деревьями. – Или вот на такие?

– Мы слышали шум воды, – сказал Иван. – Это где-то здесь, на ЛАЭС? Неужели канализация все еще работает?

– Нет, – Федор покачал головой. – Это водосброс реактора. Станция забирает воду из моря для охлаждения реактора, затем отработанную воду сбрасывает обратно в Залив. Вклад в местную радиоактивность. Впрочем, очень незначительный – по сравнению с тем, что уже есть.

– Другими словами, – Иван помедлил. – Реактор все еще работает, вы хотите сказать?

Федор поднял брови, оглядел компанию Ивановых диггеров.

– Разумеется, работает. А вы разве не за этим сюда шли?

– Понимаете, атомная станция – это замкнутая саморегулирующаяся система. Если все люди разом со станции исчезнут, ничего не случится, все системы продолжат работать в автоматическом режиме – теоретически. Одной загрузки атомного топлива в реакторе хватит на много лет работы. Так совпало, что третий блок – мой блок – был долгое время на ремонте и модернизации, поэтому загрузили его перед самой Катастрофой. В штатном режиме эксплуатации, на ста процентах мощности, он может работать больше пяти лет. Если снизить мощность примерно процентов до пятидесяти… что я и сделал… срок работы реактора увеличивается.

– Тогда почему остальные блоки не работают? – спросил Иван. – Или работают?

Федор улыбнулся.

– Не работают.

– Почему?

– Я их заглушил. Иначе бы они расплавились. Вот это проблема автоматического режима. Реактор вырабатывает воду для охлаждения и расплавляется. Останов. На это нужно примерно месяц, что ли? Поэтому я их заглушил. Нелегко пришлось, конечно. У меня есть «чувство реактора», это как у водителя есть чувство автомобиля, но там были чужие реакторы, не мои. Другая марка автомобиля. Четвертый блок у нас был на ремонте, поэтому мне пришлось заглушать только два. Первый и второй блоки. Второй быстро заглушился, без особых проблем, а вот с первым пришлось повозиться… Как на машине в гололед… впрочем, вам это ничего не скажет.

– Мне скажет, – Уберфюрер словно проснулся. Иван даже начал забывать, что скинхед рядом – потому что тот сегодня по большей части молчал.

– Тогда вы понимаете. Пару раз меня чуть не «занесло». Еще немного, и был бы тут второй Чернобыль.

– Да тут весь мир… – Убер замолчал, почесал затылок.

– Верно.

– Анекдот рассказать? – усмехнулся Уберфюрер и, не дожидаясь ответа, заговорил на два голоса: – Чукча, ты куда идешь? В Чернобыль, однако. Зачем, там же радиация? Чукча: в Москва – двадцать рентген в час, в Питер – десять рентген в час, в Чернобыле – пять рентген в час. Всей семьей загорать будем, однако!

Скинхед огляделся, дожидаясь реакции. Все молчали.

– Как-то не смешно, – сказал наконец Кузнецов. Иван кивнул.

Бывает, что и хорошие рассказчики рассказывают неудачные анекдоты…

И вдруг Мандела оглушительно захохотал.

– Ой, не могу… Оборжаться просто. Загорать будем… ха-ха-ха… ой… – он уперся руками в колени, выдохнул, но все равно продолжал трястись от смеха. – Не… могу… ха-ха-ха…

Уберфюрер молча смотрел на это представление, лицо бравого скинхеда словно высечено из гранита, ноздри бронзовые, как у коня Медного всадника.

– Сдается мне, – сказал Убер наконец, – что ты у нас расист, Мандела.

– Что? – негр перестал смеяться.

– Чукчи ему не угодили, – глаза Уберфюрера сузились. – Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?

– А чем чукчи лучше негров? – Мандела выпрямился.

– Они далеко.

– Значит, центральное освещение? – старик покачал головой.

– Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, – сказал Мандела.

Федор кивнул.

– Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой – как резервный канал передачи. Возможно, что подключены к этим резервным линиями не только мы… другими словами, многократное дублирование. По-военному, прямо скажем. Возможно, даже когда ЛАЭС выработает последнее топливо (впрочем, его у меня как раз много, хватит на дольше, чем я проживу), электричество в метро все равно будет.

Старик внимательно оглядел слушателей.

– Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, – предложил он.

Иван благодарно кивнул. События этого дня свалились на них, словно обвал туннеля. Да и полночи в противогазах – это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят сейчас, клюют носами.

Иван шел за стариком по коридору и думал: атомная станция.

Ну, блин, серьезно, надо же, твою мать!

Она действительно существует. И работает.

Когда они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках, Иван не переставал вертеть головой. Стены, обшитые панелями (что это? дерево?) и украшенные плакатами вроде «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Забавно звучит. Федор объяснил, что это было что-то вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.

В коридорах стояли даже диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.

Жаль, что Звездочет этого не увидит. И профессор Водяник.

Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли, что защищает меня от радиации и тварей? – подумал Иван. – Наверное, не сразу…

Угу. Скорее всего, коснусь подушки головой и отрублюсь.

Вымотался до такой степени, что сил нет даже уставать.

– Что это? – Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были практически везде. Очень яркие. Очень.

Голые белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. В центре зала – огромная окружность, словно составленная из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.

Под потолком зала – железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъемника? Серые станины уходили под потолок.

– Куда мы пришли? – спросил Иван.

– Центральный зал, – сказал Федор спокойно. – Под вашими ногами фактически – сам реактор. Вот этот круг, что вы видите, – с квадратиками – мы называем это «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…

– Э-э… а почему мы пришли именно сюда?

– Здесь безопаснее. Я здесь сплю.

– Что, прямо на реакторе?! – Уберфюрер выглядел обалдевшим.

Старик усмехнулся.

– Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.

Иван оглянулся. Действительно, там, за металлическим стеллажом, заполненным какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень просто.

– Сумасшедший мир, – сказал Федор. – Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы защититься от излучения снаружи? Но здесь действительно безопаснее всего. Под вашими ногами – плита биологической защиты реактора, мы называем ее Елена. Толщина Елены несколько метров, над головой – бетонный козырек, который, теоретически, выдержит падение на него реактивного самолета.

– Офигеть, – только и сказал Уберфюрер. Огляделся.

– Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.

– По-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, – сказал Уберфюрер. – Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?

Негр перевел взгляд с одного на другого.

– Да ну вас к черту с вашим блюзом! – обиделся Мандела, скатал в валик матрас с подушкой, одеялом и ушел спать в другой угол.

Демонстративно.