Гурлов поднял глаза и узнал двух гайдуков князя Гурия Львовича Каравай-Батынского, бежавших из Вязников в день его смерти. Один из них сидел на козлах остановившейся кареты, другой был в самой карете, а рядом с ним, с закрытыми глазами, прислонясь в угол, с бледным, как полотно, лицом, полулежал недвижимый Чаковнин.

— Вот они, настоящие убийцы! — проговорил князь опять по-французски.

— Но там Чаковнин и в обмороке, должно быть, — вырвалось у Гурлова.

— Я вижу, — ответил князь. — Теперь ни слова! Прошу вас — молчите, иначе вы помешаете мне помочь ему!

— Да ведь надо же схватить убийц!

— Ни слова, говорят вам! — снова остановил его князь и удержал за руку. — Помните, что принесла уже вам ваша горячность.

Лошади у кареты были борзые и, остановленные натянутыми вожжами, затоптались на месте и грызли удила, порываясь вперед и наезжая.

— Чего смотришь, не наезжай! — окрикнул кучера один из конвойных. — Не видишь разве?

— А что мне видеть? — огрызнулся гайдук, сидевший на козлах.

— Что видеть! Тут конвой с арестантами.

— Мы сами — конвой… сумасшедшего в больницу везем.

Этих нескольких слов для князя Михаила Андреевича было достаточно, чтобы ему стало ясно, в чем дело. В последнем разговоре с ним черный человек упомянул, что знает, где находятся настоящие убийцы Гурия Львовича. Теперь эти убийцы оба везли Чаковнина, только что сегодня выпущенного из тюрьмы, в сумасшедший дом. Кто мог им поручить это? Конечно, один только черный человек, вероятно, державший их у себя в услужении и поэтому отлично знавший, где они находятся.

— Если мне удастся обойти карету, он спасен, — тихо сказал князь Гурлову, после чего обратился к старшему конвойному: — Не обойти ли нам по ту сторону кареты, а то тут, того гляди, раздавят?

— Чего там обходить — стой! Небось не задавят, — проворчал конвойный.

Голова похоронной процессии давно миновала, и теперь, задерживая всех, тянулись поперек дороги следовавшие за дрогами экипажи.

— А и впрямь задавят, как тронутся сразу, — подтвердил другой конвойный, — либо ототрут; на той стороне посвободнее.

— Ну, марш на ту сторону! — скомандовал старший.

Они обошли карету и стали. Гурлов, веря в могущество Михаила Андреевича, ожидал, что совершится сейчас нечто вроде чуда, что, по слову князя, будут схвачены гайдуки-убийцы. Чаковнин освобожден из их рук, и не один Чаковнин, а и он сам, Гурлов, и князь тоже получат немедленно свободу.

Теперь, когда эта свобода оказалась так легкомысленно утраченною, она была особенно дорога Гурлову.

Но ничего подобного не произошло. Когда они очутились по другую сторону кареты, похоронная процессия как раз кончилась в это время, задержанная ею толпа хлынула вперед, и карета под окриками кучера «берегись» двинулась одна из первых и укатила.

— Что же это? Держи их! — завопил Гурлов. — Держи, ведь это — убийцы!

— А ты не горлань! — остановил его конвойный и дал легкого тумака. — Ты не горлань, говорят тебе!

— Что же это? — обернулся Гурлов к князю. — Вы не успели, значит?

— Нет, то, что нужно было, я успел сделать. Теперь Чаковнин вне круга зла черного человека.

— Да, но ведь вы ничего не сделали на самом деле.

— Вам это только кажется. Мне нужно было порвать тот круг зла, в который заключил его черный человек, и я успел в этом. Теперь все будет само собою.

— Надо было их остановить и схватить! — пожалел Гурлов. — Зачем вы не дали мне сделать это?

— Как же бы вы сделали это, когда сами под конвоем и нас ведут? Ведь вы сами захвачены!

Гурлову пришлось сознаться, что Михаил Андреевич говорил правду, и что, кроме пинка, он ни на что не мог бы рассчитывать, если бы даже вовремя закричал, чтобы схватили этих гайдуков.

— Так неужели пропадать нам? — произнес он, опустив голову.

— Может быть, и не пропадем. А ведь в том, что вы теперь терпите, вы сами виноваты. Вы уже сознали это.

— Знаю, что сам виноват, но все-таки тяжело. Вот вы говорите, что вам нужно было «порвать круг зла» для Чаковнина, и верите, что помогли ему этим; отчего же вы не порвете зла, которое опутало теперь вас и меня?

— Потому, во-первых, что это не очень легко, а, во-вторых, еще не пришло время.

— Простите меня, — возразил Гурлов, — но я сомневаюсь…

— В чем?

— В том, что вы говорите. Если бы люди действительно были в силах уничтожить зло по своему произволу, то его и не было бы.

— Люди в силах, но сами не хотят этого.

— Да зачем существует это зло? — перебил Гурлов. — Зачем, наконец, люди должны вести борьбу с ним?

— Потому что в борьбе жизнь. Земля живет и движется вокруг солнца лишь потому, что в этом ее движении борются две силы: одна — которая притягивает, и другая — которая несет ее вперед; не будь первой — она помчалась бы и погибла бы в пространстве; не будь второй — она притянулась бы к солнцу и была бы сожжена им. Так во всем мире — всюду аналогия. Свет борется с тенью, и, не будь света, не было бы и тени, и наоборот. Так и добро, и зло. Добро есть свет, зло — тень его. Если бы мы не видели тени — не замечали бы и света.

Гайдук, сидевший с Чаковниным в карете, долго и внимательно приглядывался к нему, пробовал растолкать его — не очнется ли, но Чаковнин не показывал никаких признаков бодрствования.

Убедившись, что он без памяти, гайдук стал обшаривать его карманы. У Чаковнина, когда привезли его в тюрьму, были с собою деньги, но сколько именно, он не мог хорошенько вспомнить, когда его сегодня выпускали из кордегардии. Там у него их отобрали, когда привезли его, без счета, и теперь, когда приходилось возвращать, тоже не помнили, сколько. Вышло так, что вернули ему два с полтиной медью. Он знал, что у него, во всяком случае, было больше, но не протестовал. Он был рад, что и так-то выпустили его. Теперь эти два с полтиной медью были найдены гайдуком у него в кармане.

«Ну, на что сумасшедшему деньги? — стал рассуждать гайдук. — Ведь все равно пропадут они даром; так лучше я с Кузьмой выпьем за его здоровье, а то все равно пропадут».

И, достав деньги, гайдук высунулся из кареты и окликнул сидевшего на козлах:

— Кузьма, а, Кузьма!..

Тот приостановил лошадей. Они были уже на окраине города. Сумасшедший дом стоял совсем за городом, и к нему путь был не близкий.

— Слушай, Кузьма, — начал гайдук из кареты, — холодно, братец ты мой, и ежели теперь обогреться…

— Куда лучше, да не на что!

— Хватит!.. У господина в кармане два рубля с полтиной нашлись; а на что они ему, ежели он — сумасшедший?

Рассуждение было одобрено Кузьмой, и они тут же свернули к кабаку.

— То есть по одной только глотнем и дальше, глотнем и дальше…

— А господин-то?

— А что ему? Он все равно, что мертвый — не очнется, да и мы тут будем. Ведь минута одна.

Кузьма спрыгнул с козел, завязал на них вожжи и юркнул в кабак, вполне уверенный, что сейчас вернется.

Но за первым стаканчиком последовал второй — так приятно побежала водка по продрогшему телу, за вторым — третий, а там гайдуки захмелели и стали пить, забыв про карету и про лошадей, и про порученного им «сумасшедшего».

Чаковнин долго лежал в карете. Свежий воздух наконец подействовал на него и рассеял дурман. Он очнулся. Голова у него болела. Увидел он себя в карете прислоненным в угол и прикрытым шубой.

«Что за притча? — подумал он. — Как я попал в эту карету?»

Но ему было холодно. Он поспешил надеть шубу и стал припоминать, как и где заснул он или впал в беспамятство.

— Ах, забодай тебя нечистый! — вдруг произнес он вслух, вспомнив про черного человека. — Ведь этот черномазый что-то надо мной пакостит.

И почти бессознательно первым его движением было вылезти из кареты.

Когда гайдуки, пропив последний грош из двух с полтиной, вспомнили наконец про порученного им «больного» и выскочили на улицу, Чаковнина давно и след простыл. Карета была пуста, и лошади так завернули дышло, что оно стало под прямым углом к кузову.