На зов его явился гайдук.

— Возьми его, — приказал черный человек, — отвези в моей карете в больницу и сдай там от меня в палату сумасшедших. Я сам заеду вечером и распоряжусь.

Гайдук взял Чаковнина, как безжизненное тело, взвалил его на плечи и вынес.

Распорядившись с Чаковниным, черный человек снова сел к столу и предался своему занятию, от которого оторвал его неожиданный приход незваного гостя.

Он быстро-быстро испещрил весь лист бумаги цифрами и выкладками, потом несколько раз перечел их, иногда останавливаясь и как бы проверяя себя, наконец сложил бумагу, спрятал ее и, торопливо поднявшись, отправился в переднюю, оделся, вышел, кликнул ямские сани и велел везти себя в гостиницу.

Он застал Дуньку опять сидящею у окна с шепталою. Другого времяпрепровождения она не знала. Вошел он к ней, не постучав в дверь. Она вздрогнула при его приходе и проговорила:

— Как вы испугали меня! Я думала, это — опять тот бешеный, что вы прислали ко мне.

— Чаковнин? — спросил черный человек.

— Ну, да, он самый. Вы его не присылайте ко мне больше — ну, его!

— Да я и не посылал. Он сам к вам явился.

— Как же это так? А картон с профилью?

— Я вас предупреждал, что этот картон явится вам тогда, когда нужна будет вам помощь. Знаете, что вы были сегодня на волосок от смерти? Этот сумасшедший Чаковнин в ярости мог придушить вас. Ну, а картон явился вовремя. Он и спас вас. Благодарите меня!..

Дунька должна была почувствовать, что это — правда.

— А я ему все рассказала! — вырвалось у нее.

— Ничего. Он опять не опасен. Мне нужно было, чтобы только первое объяснение с вами прошло благополучно. Ну, оно миновало — вы и радуйтесь!

— А знаете что, — решила Дунька, — я все-таки пожалуюсь на него графу Косицкому.

— То есть, что он ворвался к вам, требовал каких-то документов, угрожал?.. Да, вы можете сказать это графу. Помешательство Чаковнина состоит в том, что он ищет какие-то документы, которые якобы похищены у него… Так и скажите графу. Ну, а теперь до свидания, мне некогда… торопиться надо. Так с князем покончено?

— Окончательно! — подтвердила Дунька.

— Ну, и отлично! До свидания пока!

— Постойте, — остановила его Дунька, — вот сколько уж мы знакомы с вами, а между тем я все еще не знаю, кто вы.

— Я вам сказал уже, что это знать вам нельзя. Для вас я — черный человек, и только! — и он, поклонившись, вышел из комнаты.

Черный человек не лгал, сказав, что торопится и что ему некогда. Он спешил в больницу, в палату для сумасшедших, чтобы сделать распоряжения относительно отправленного им с гайдуком больного.

В те времена сумасшедшие дома представляли ужасные помещения, в которых безумные, почитавшиеся за зверей, действительно содержались, как звери. Их держали на цепях, кормили впроголодь, объедками, потому что жалобы их не принимались в расчет, как жалобы людей, потерявших рассудок, и эконом оставлял деньги, отпущенные на рационы, преспокойно в свою пользу. При малейшем протесте сумасшедшего связывали, били, а при покорности с его стороны брили голову и капали холодной водой на оголенное темя.

Такую участь приготовил Чаковнину черный человек.

При таких порядках, господствовавших в сумасшедших домах, и здоровый человек мог легко с ума сойти, если попадал туда. А попасть здоровому было вовсе не так трудно, если этого желал доктор.

Таким образом черный человек безбоязненно отправил Чаковнина в больницу. Ему нужно было только теперь самому заехать туда, чтобы сделать заявление пред официальным осмотром больного. Осмотр же этот являлся простою формальностью.

Но каково же было удивление черного человека, когда он, приехав в больницу, узнал там, что никакого больного от его имени не привозили туда.

Он кинулся к себе домой — там ни гайдука, ни кучера не было. Лошади по чутью привезли к дому пустую карету, как доложил конюх, а Чаковнин, гайдук и кучер исчезли, неизвестно куда.

Князя Михаила Андреевича вместе с Гурловым водили под конвоем для объявления приговора, который был только что постановлен.

Они оба были обвинены: Гурлов — в силу собственного сознания, как совершивший преступление, князь — как подстрекатель. Приговорены они были к ссылке в каторжные работы по лишении гражданской чести и чинов.

Этот приговор был объявлен им без соблюдения особенных формальностей: просто привели их, секретарь Косицкого прочел им, в чем дело, и увели их назад.

По-видимому, судьба их была решена. Судимы они были особою, по назначению из Петербурга, комиссиею, могли только жаловаться на Высочайшее имя, но поданная жалоба не задерживала, как им объяснили, приведения приговора в исполнение.

Между тем это исполнение особенно страшило Гурлова. Его не столько пугали каторжные работы, сколько страшила и заставляла возмущаться всю его душу процедура лишения гражданской чести. Для этого осужденного везли в кандалах на черной телеге, с доскою на груди с надписью преступления, через весь город на базарную площадь, взводили его на выстроенный с этой целью эшафот, громогласно читали приговор и под барабанный бой ломали над его головою шпагу при всей толпе. Вот эта церемония казалась особенно ужасной Гурлову.

Но винить он мог лишь самого себя. Всему виною была его собственная легкомысленная и необдуманная горячность. Теперь он в сотый раз проклинал свою вспышку и сам себе удивлялся, как он забылся до того, что взвел на себя обвинение, ради глупой и беспричинной мести погубив и себя, и князя.

Он шел рядом с Михаилом Андреевичем под конвоем, возвращаясь в тюрьму, и молчал, опустив голову. Князь, стараясь утешить, тихо говорил ему по-французски, чтобы не понимали конвойные. Те знали, что ждало арестантов, которых они вели (приговор был объявлен в их присутствии), и из жалости пред их участью позволяли им разговаривать.

Гурлов долго шел молча и слушал князя; наконец он поднял голову и проговорил:

— Нет, это ужасно, как хотите, а через несколько дней повезут нас в этой телеге… Боже мой, что я наделал! Зачем, зачем я сделал это?

— Ну, может быть, и не повезут, — перебил его князь, — даже я наверное скажу вам, что не повезут.

— Как? Почем вы знаете? Вы имеете какие-нибудь сведения? — вдруг стал спрашивать Гурлов.

Все время в тюрьме он был — относительно, конечно, — спокоен и упал окончательно духом только сегодня, когда узнал, к чему приговорен. Он находился теперь в таком волнении, что слова князя, в первую минуту подавшие было надежду, обрадовали его, и он готов был поверить им. Но потом он сейчас же сообразил, что ведь приговор им прочли только что, и никаких сведений князь не мог получить ниоткуда после этого.

— Как не повезут? — сказал он, снова приходя в отчаяние. — Да ведь вы слышали ясно, что лишение гражданской чести… Или вы надеетесь остановить исполнение приговора?

— Не я надеюсь остановить, — возразил князь, — он сам должен остановиться.

— Почему вы знаете это?

Князь ничего не ответил.

Они подошли в это время к перекрестку улиц и должны были остановиться, потому что поперек их дороги тянулась длинная похоронная процессия. Хоронили, вероятно, важного и богатого купца, потому что впереди шло много духовенства и певчих, а за гробом ехало множество карет и саней.

Похоронная процессия прервала движение по улице, по которой шли князь и Гурлов. Вокруг них толпа быстро стала расти. Застряли чьи-то сани, остановился извозчик, наехала наконец карета. Ей тоже дороги не было, и она принуждена была остановиться.

Гурлов точно не заметил ни процессии, ни остановки. Ему не до того было.

— Как же нас могут не повезти? — снова начал он говорить князю о своем. — Ведь приговор может быть отменен теперь лишь в том случае, если объявятся настоящие убийцы и заявят свою вину. Ну, а где же искать их?

— Недалеко! — проговорил князь.

— Как недалеко?

— Посмотрите, — показал князь на остановившуюся возле них карету.