Первое, что пришло в голову титулярному советнику, было то, что это ему померещилось, и он стал креститься.

— Что это вы молитесь на меня?.. или не нашли другого образа?.. — промычал Орест, чмокая губами и поднимаясь.

— Орестик! Голубчик… ты?.. — обрадовался Беспалов, по привычке распуская полы халата и приседая.

— Я-то я… — произнес Орест, — но позвольте, неужели все остальное было сном? гашиш?

— Что ты говоришь? — спросил титулярный советник.

— Секта изуверов… дурман… — отозвался Орест.

Титулярный советник боязливо попятился.

— Позвольте, родитель! — стал рассуждать Орест. — Я уезжал?

— Уезжал.

— Шесть месяцев тому назад за границу?

— Шесть месяцев тому назад за границу.

— Значит, все это не было сном? Но тогда как же я-то очутился здесь сейчас?

Беспалов так широко развел руками, что ударил трубкой по шкафу, и произнес:

— Не знаю!

— А я знаю теперь, сообразил! — воскликнул Орест. — Вчера я был пьян…

— Неужели только вчера, Орестик?

— Нет, и в другие дни тоже, по это не важно, а суть в том, что я был именно вчера пьян и напился в стародавнем трактире. Затем все понятно. В пьяном беспамятстве и бесчувствии я прошел по прежней инерции из трактира сюда по знакомой дороге.

— Ночью? — спросил титулярный советник.

— Разумеется.

— Но как же ты в дом-то вошел?

— В окно, по привычной своей дороге, — ответил Орест. — Я делал это машинально, как говорят поэты. У вас окно в кухне до сих пор, значит, без задвижки, на честное слово запирается…

— Да неужели без задвижки?

— Да-с, и отворить его при сноровке легко… Вот что значит привычка! — с некоторым восхищением продолжал Орест. — Попал по инерции…

— Ну, и, надеюсь, теперь останешься с нами?

— Ни-ни! Как же я могу покинуть Сашу Николаича? Священное чувство дружбы не позволяет мне этого!..

Беспалов растерянно стал переминаться с ноги на ногу.

— Как же, Орестик? А мы так ждали тебя!.. Знаешь, как мы хорошо жили прежде, и ты, и Маня, а теперь… Я очень тосковал, Орест… И Виталий…

— А, Виталий! — проговорил Орест. — А что с ним?

— Сидит в столовой. Пойдем к нему… Они вошли в столовую.

— Виталий! — сказал титулярный советник. — Орест вернулся…

— Слышу! — отозвался из своего угла Виталии.

— Почему же ты слышишь?

— Винным перегаром запахло.

— Ты не рад видеть брата? — спросил титулярный советник.

— Я не вижу его…

Беспалов спохватился.

— Ну, я не то сказал… Раздражительный он стал, нынче, — обернулся он к Оресту и показал на Виталия, — Ты бы сказал ему что-нибудь…

— Да что я ему скажу? — спросил Орест, явно нацелившийся взглядом на Виталия. — Я тебе привез из-за границы часы, — сказал он все-таки.

— А на что мне они?

— Часы, брат, особенные! с «репетицией» это называется. В любой момент нажмешь пружинку, они тебе отобьют сейчас же часы и минуты — и смотреть не надо.

— Стенные? — спросил Виталий…

— Нет, карманные, золотые…

— У моего камердинера будут такие часы, — глух произнес Виталий, но сейчас же добавил: — А где же они?

— Дома. Схожу, принесу, — ответил Орест.

— Как же ты говоришь «дома»! — воскликнул титулярный советник. — Твой дом тут, Орест… Ты, может, хочешь рюмку водочки, опохмелиться?

И, не зная, чем еще ублажить Ореста, он отпер буфет, достал заветный графинчик и подал его и рюмку.

Для Ореста не существовало ничего священного. Он, вместо того, чтобы налить водку в рюмку, стал бесцеремонно, к ужасу титулярного советника, пить прямо из горлышка графинчика.

— Погоди, ты не все! — не утерпел Беспалов.

— Не бойтесь, оставлю, — успокоил его Орест, ставя графинчик на стол. — Вы знаете судьбу Наполеона Бонапарта? — торжественно спросил он у титулярного советика.

Тот присел только, распустив полы.

— Наполеон у меня камердинером! — сказал Виталий.

— Вот как! — удивился Орест. — Ну, так видите ли, этот Наполеон из простого корсиканца стал императором и еще может возвыситься даже до камердинера великолепного Виталия! Я на такое возвышение, конечно, не рассчитываю, но все-таки не желаю прозябать у вас за шкафом…

— Я тебе комнатку отведу, что мы сдаем, в ней же никто не живет, — предложил Беспалов.

— А харчи?

— Харчи у нас хорошие. Намедни я соорудил рассольню…

— Я говорю, милостивец, насчет вина и елея, — пояснил Орест. — Теперь мне полное раздолье…

— Неужели ты нас променяешь на вино?

— Поменял же Наполеон родительский дом на пушечный дым и гром барабанов. Эти смертоносные орудия, на мой взгляд, гораздо отвратительнее невинного вина. Замечаете вы прелесть каламбура в словах «невинное вино»? Будь я дюк Ришелье или что-нибудь в этом же роде, и, наверное, этот каламбур повторился бы в истории!

— Ты уходишь, Орест? — спросил Беспалов-младший.

— Ухожу, Виталий.

— Опять надолго?

— Нет, я вернусь скоро.

— И принесешь часы?

— Ах, да, часы… принесу!.. Впрочем, вот что, почтенный муж! — обратился Орест к титулярному советнику. — Помните такой уговор: когда я буду пьян, то буду являться к вам на ночлег! Потому что понимаю, что в гостинице, где я остановился, в таком виде являться неудобно!

— Вот и отлично! — воскликнул Беспалов. — Значит, ты у нас будешь ночевать каждый день!.. Я дам тебе ключ от парадной двери, чтобы ты мог зайти, когда захочешь…

— Нет! — возразил Орест. — Привычка — мать всех пороков или как это там говорится, но парадной двери я не найду пьяный. Кухонное окно — дело другое! Итак, с величайшим почтением и глубокой преданностью имею честь быть, как пишут в официальных письмах!..

На другой же день после своего приезда Саша Николаич, чтобы исполнить свое обещание, данное умирающему, поехал на Фонтанку в дом Сулимы, где, как он знал, жила Маня.

Любовь, или, вернее, страсть былая его к ней, уже успела пройти, и он чувствовал себя вполне равнодушным. Он даже хотел увидеться с Маней, чтобы проверить себя, действительно ли прежнее не оставило в нем никаких следов.

Маня его встретила в дорогом, прекрасном наряде, который шел ей гораздо больше, чем ее прежнее скромное платье, которое она всегда носила в доме Беспалова. Она приобрела новую манеру оттягивать книзу углы губ и это значительно портило ее. Ее черты оставались красивыми по-прежнему, но Саша Николаич уже не находил в них прелести и, к своему удовольствию, заговорил с нею вполне спокойно.

Заговорил он сухим, деловым тоном.

— Ах, вы от имени моего отца! — с подчеркнутым пренебрежением произнесла Маня.

И это было неприятно Саше Николаичу, как, впрочем, и все остальное, что она делала и говорила.

Когда он рассказал ей о портфеле, выражение ее лица изменилось и она приняла этот портфель без пренебрежения.

О прежнем не было сказано ни слова между ними, и Саша Николаич ушел, вполне собой довольный.

В зале, через который ему довелось проходить к передней, его встретил Сулима.

— Я очень рад, — заговорил Андрей Львович, — что вы пожаловали к нам! Вы только вчера приехали?

— Откуда вы это знаете? — удивился Саша Николаич.

— Я многое знаю! И, между прочим, я вам хотел сказать… Впрочем, пройдемте ко мне в кабинет!

— Но ведь дела между нами кончены, надеюсь? — сказал Саша Николаич.

— Может быть, не совсем… Милости просим!.. Пройдемте!..

Сулима провел Сашу Николаича в кабинет и плотно притворил за собой дверь.

— Сядемте!.. поговорим! — произнес он. — Разговор будет недолгий! Знаете ли вы происхождение тех денег, прямо скажу, того богатства, которое вы нашли на доставшейся вам мызе по наследству?

«Я знаю! — хотел ответить Саша Николаич. — Что ты, мой друг, принадлежишь к шайке, которая обделывает темные делишки». Но он воздержался от этого и только проговорил:

— Откуда же вам известно, что я на мызе нашел «богатство», как вы говорите?