Разве не пошло бы ей или она бы не сумела носить все это, как все другие?

А между тем она обречена жить в маленькой, невзрачной комнате, по целым дням сидеть не разгибаясь над работой и относить эту работу в дома, где все дразнило ее и возбуждало ее зависть. Она завидовала жестоко, откровенно, по праву, как ей казалось, несправедливо обездоленной.

Откровенна она, разумеется, была только сама с собой и ни перед кем и ни за что не высказала бы своей зависти: она была слишком горда. Но ей от этого было не легче, а, напротив, только тяжелее.

В глубине души Маня ненавидела всех, кто оказывался наделенным от судьбы теми благами, которых у нее самой не было и которых она так страстно желала.

Она читала где-то, что будто в жизни человеческой, как и во всей природе, существуют приливы и отливы, плюсы и минусы и что лишения и несчастья сменяются довольством и удачей, и наоборот, но терпеливо и покорно ждать этой удачи не могла и не хотела.

Какая ей радость была бы в том, что когда-нибудь впоследствии, когда ее волосы поседеют, кожа покроется морщинами, к ней придет счастье, которого она, молодая, красивая и сильная, не знала?

Неужели ей суждено тратить свою молодость, красоту и силы на то, чтобы капризным барыням шить наряды, получать за это деньги и расходовать их на подачки вечно полупьяному Оресту? Ведь существуют же люди, существуют женщины, которые во всю свою жизнь, с самого детства, ничего не знали, кроме баловства и исполнения своих прихотей?

Та же старуха графиня Савищева, например. Она очень мила и добра, эта графиня, обходительна в обращении и готова помочь всякому, но разве трудно ей быть милой и доброй, обходительной и помогать?

«Нет, ты переживи с мое, испытай, что я испытываю, — злобно думала Маня, — а тогда и попробуй, чтобы восхищались твоими душевными качествами!»

Она знала, что графиню Савищеву все уважают и любят, но сама больше, чем кого бы то ни было ненавидела именно ее за то, что все уважали и любили ее, и за то, что жизнь графини была обставлена судьбою с несправедливою, неравномерною по отношению ко многим другим людям щедростью.

Под «многими другими» людьми Маня подразумевала, главным образом, себя.

Маня закинула голову назад и, медленно повернувшись, заходила по комнате, что часто делала у себя, когда ее охватывало тоскливое, мучительное чувство обиды на свою судьбу, как то, которое охватило ее сегодня.

Часы в столовой пробили половину второго.

Маня поспешно схватила накидку и шляпку, надела их и вышла, крадучись, по черному ходу. Она в первый раз отправлялась в путь без своего провожатого, слепого Виталия.

На другой день после разговора в клубе граф Савищев с утра поднялся наверх, где жила графиня, и выказал необыкновенное внимание к матери, затем он провел с ней два часа времени один на один, в то время как она по старинной привычке XVIII века делала свой туалет.

Такая склонность к продолжительной беседе с графиней находила на Савищева редко и всегда вызывалась какой-нибудь причиной. Добродушная графиня не подозревала этого и радовалась беседам сына, думая, что ее сын, значит, сильно любит, если не скучает в ее присутствии.

На этот раз молодой граф ждал, беседуя с матерью, не появится ли ее портниха.

Оставить без внимания эту красивую молодую девушку он не мог. Увидев ее, он стал довольно откровенно за ней увиваться, настолько откровенно, что даже мать это заметила, но значения этому не придала, найдя вполне естественным, что кому же и ухаживать за хорошенькими девушками, как не такой прелести, какой был ее Костя.

«Пусть молодость веселится!» — думала она, вспоминая, как веселились в ее время.

Она предпочитала даже, чтобы Костя развлекался с этой красивой портнихой, чем ездил к каким-нибудь лореткам.

Савищев повел себя с Маней довольно умно.

В отношении к женщинам его ум выработался до некоторой степени практикой. Он был не нахален, но вместе с тем и не робок, а игрив, смел и любезен.

При ближайшем знакомстве Маня еще больше заинтересовала его тем, что вела себя с необыкновенным тактом, не позволяла ничего лишнего, но и не обдавала холодом неприступности, а, напротив, выказала себя настолько свободомыслящей, что поехала с ним в ресторан завтракать. Этот завтрак, на который Савищев очень рассчитывал, в сущности, никаких перемен не произвел и не подвинул его ухаживания вперед ни на волос. Они очень мило и весело съели изысканные блюда, заказанные Савищевым, выпили немножко шампанского, но этим дело и ограничилось. Даже поцеловаться граф не осмелился и его отношения с Маней остались прежними, как и до завтрака.

Это было совершенно ново для него и не только не охладило его пыла, но, напротив, еще больше его раззадорило. Он стал нетерпеливее ждать появления портнихи у матери в расчете на новую «эскападу», как он называл их с Маней завтрак.

Но она новую «эскападу» очень мило и искусно отклонила.

Если у Савищева и было приобретенное опытом умение обходиться с женщинами, то у Мани оказалась природная, врожденная способность держать себя с мужчинами.

Граф Савищев, воображавший, что он быстро окрутит молодую девушку, и не подозревал, что на самом деле сам он попался в ловушку.

Скажи ему кто-нибудь, что он начал более или менее серьезно увлекаться Маней, то он рассмеялся бы ему в лицо, а между тем, когда вчера Лека Дабич рассказал про Николаева, Савищев почувствовал сильное беспокойство и с нетерпением ждал минуты, когда будет иметь возможность узнать от Мани об отношении к ней жильца титулярного советника Беспалова. Для этого он и сидел теперь у матери целое утро в ожидании Мани, но она не пришла.

Тогда Савищев сам решил направиться к ней.

Нетерпение мучило его.

Ехать в своем экипаже было неудобно. Могло показаться слишком заметным; даже извозчика взять Савищев счел излишним; да он и не любил извозчиков и никогда на них не ездил; он решил отправиться пешком и зайти, как бы случайно, под каким-нибудь предлогом, который надеялся придумать по дороге.

Он медленно шел по улице, разыскивая дом Беспалова, как вдруг увидел Маню на перекрестке, на противоположной стороне улицы. Она торопилась и была, по-видимому, настолько сильно озабочена чем-то, что ни на что не обращала внимания и не заметила Савищева.

На перекрестке стояла двухместная карета. Маня приблизилась к ней, села в карету, и та тронулась…

Савищев вскочил на попавшегося тут же извозчика и погнал его за каретой.

Извозчик, несмотря на обещание щедрой платы, не мог поспеть и отстал довольно сильно, но при переезде через Невский карета была задержана проходившими с музыкой солдатами, и Савищев смог догнать ее.

Карета повернула на Фонтанку и здесь скрылась в воротах небольшого двухэтажного дома — особняка.

Савищев остановил извозчика, слез перед домом и не знал, что же ему делать дальше? Если Маня отправилась в этот дом по поводу какого-нибудь заказа и за ней присылали карету, то почему карета эта ждала ее на перекрестке, а не подъехала прямо к дому, где она жила?

— Чей это дом? — спросил Савищев у дворника, запиравшего ворота.

Дворник посмотрел на него не особенно дружелюбно, но Савищев вынул рубль из кармана.

— Это дом господина Сулимы! — сказал дворник.

— Сулима… Сулима… — стал припоминать Савищев. Ему казалось, что он уже слышал где-то эту странную фамилию.

— А как его зовут? — опять спросил он.

Дворник почесал за ухом.

— Кого?..

— А господина Сулиму?

— Андрей Львович…

— Он женат?

— Ни, не женат.

— А дочь у него есть?

Дворник покачал головой и ответил:

— Нет.

— Может быть, у него есть племянница или какая-нибудь родственница, которая живет тут в доме? — продолжал расспрашивать граф.

— Ни племянниц, ни родственниц нет! Они один весь дом занимают.

Савищев сунул дворнику рубль и, закутавшись в плащ, зашагал по тротуару.