Дальнейший прогресс здесь возможен был по двум направлениям. Первый — это объединение общин путем войн или договоров в большие конгломераты, способные накапливать прибавочный продукт для привилегированной родовитой верхушки, взявшей на себя функции деспотического управления. Общинно-родовые отношения в этой новой государственной оболочке прекрасно сохраняются почти нетронутыми и лишь медленно перестраиваются в том направлении, в каком заинтересована верховная власть. В итоге человек оказывается как под гнетом общинных связей и обязанностей, так и под гнетом надстроенной над общинами управленческой бюрократии. Этим путем как раз и пошло развитие азиатской государственности, включая также и Спарту.

Другой путь кажется исключением из этого общего правила, он требует для своей реализации особых условий. Каких именно?

Община здесь развивается на фоне уже сложившихся и довольно интенсивных торговых отношений между могущественными деспотиями. Она вольно или невольно служит посредником в этих отношениях, которые и взрывают ее.

В результате вместо связанных кровными узами членов племени здесь возникает общность людей, непосредственно независимых друг от друга, живущих за счет собственной инициативы в торгово-денежном или ремесленном предпринимательстве. Здесь и институт рабства принимает иной характер, нежели при азиатском способе производства, где побежденные либо облагаются податями, либо становятся неотчуждаемой собственностью государства, либо включаются на положении рабочего скота в полупатриархальную жизнь общин. Они полурабы, полукрепостные, полуобщинники. Они безликое достояние безликой всеобщности.

По контрасту с этим торговые города-полисы демонстрируют нам рабство, так сказать, в его чистом виде. Здесь раб выступает прежде всего как товар, как движимая собственность того или иного лица. Он, раб, всецело во власти индивида, а не коллектива. Он принадлежность свободного гражданина и служит продолжением и усилением его органов деятельности.

Все мои рабы в своей совокупности обслуживают не государство, а лично меня. Все их способности, все индивидуальные качества растворяются в моей личности. Чем больше, следовательно, у меня рабов, тем больше я имею возможностей для своего утверждения в качестве свободной личности.

Рабы делают меня богатым и сильным, независимым и искусным в ремеслах, рабы могут даже обучать меня и моих детей наукам и искусствам. Я меняю сферу своих интересов, возможностей и способностей, продавая и покупая одних рабов вместо других. И что особенно важно — труд моих рабов обеспечивает меня не только всем необходимым, но и предоставляет досуг для свободных занятий.

Крупнейший советский исследователь античной культуры А. Ф. Лосев пишет: «Античность, несмотря на свою рабовладельческую природу, впервые засветила факел свободной личности»[34]. Верно, впервые! Но почему «несмотря на…»? Как раз напротив, именно благодаря институту рабства, выступившему в своей развитой форме, античность и смогла засветить этот факел. Впрочем, в другом месте своей книги А. Ф. Лосев отдает должное исторической прогрессивности рабовладения. Тут уместно вспомнить слова Ф. Энгельса о том, что без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки, что без него не было бы и современного социализма[35].

Как организована социальная и политическая жизнь античного полиса? Все важные общественные вопросы решаются здесь на всеобщих сходках — собраниях. Политическая борьба ведется в основном между двумя силами: аристократами, тяготеющими к сохранению родовых привилегий, и демократами, отстаивающими принцип всенародного правления во всей его полноте. Борьба идет с переменным успехом, но по мере исторического развития в афинском полисе, например, явно прослеживается тенденция перехода политического влияния от аристократии к либеральной аристократии, от нее к союзу, компромиссу аристократии с демократией и, наконец, полностью к демократии.

Тем самым закладывается не только экономическая, но и политическая основа для проявления активной самодеятельности личности. Здесь впервые свободный человек начинает представлять интерес сам по себе, как носитель того или иного образа мыслей, тех или иных способностей, страстей и пороков, а не только как воплощенная функция племенной и государственной организации, не только как «политическое животное», каковым по весьма характерному определению Аристотеля является человек[36].

В первую очередь этому процессу содействовали, как уже говорилось, торговля и ремесло. Оживление товарного обмена, как не раз потом доказывала история, всегда сопровождается и оживлением обмена мыслей. Развивая индивидуальную активность, изобретательность, инициативу, занятия ремеслом и торговлей вместе с тем выступают на ранних стадиях развития общества революционирующим началом, источником социального брожения и обновления, противостоят гомеостазису[37] централизации, консервации и косности, противоборствуют естественному стремлению государства к жесткой организации, к сохранению политического «статус-кво» и к устойчивому равновесию.

В городах-полисах вся социальная жизнь крайне неустойчива, она полна смут, ожесточенной борьбы аристократии и демократии, различных политических групп, она протекает в постоянных дебатах, схватках, в быстрой и часто насильственной смене правителей и влиятельных государственных лиц. Метеорами проносятся здесь по небосклону политической жизни имена ярких личностей: полководцев, стратегов, тиранов, законодателей, ораторов, олигархов. Тут, если использовать выражение Гегеля, дух эпохи непрерывно кует новое.

Политическая жизнь в Афинах VI — V веков до н. э. творится не в покоях дворцов, а на площадях, в местах народных собраний, и участвуют в ней так или иначе все свободные граждане. Сообща решаются важнейшие государственные дела, назначаются стратеги, объявляются войны, выносятся приговоры, смещаются и назначаются правители.

Сюда съезжаются даровитые люди с соседних земель: скульпторы, архитекторы, поэты, художники, драматурги, философы. Здесь есть где развернуться любому таланту. В Афинах постоянно или временно жили: историки Геродот и Фукидид, скульпторы Фидий и Мирон, поэт Пиндар, трагики-драматурги Эсхил, Софокл, Еврипид, комедиограф Аристофан, философы Анаксагор, Протагор, Горгий, Демокрит, Сократ, Платон.

История сохранила в передаче Фукидида любопытнейший документ «эпохи величайшего внутреннего расцвета Греции (Маркс) — надгробное слово Перикла, произнесенное им в 431 году до н. э. при похоронах афинян, павших во время войны со Спартой. В этом слове Перикл красочно и ярко описывает преимущества афинской демократии по сравнению с порядками в Лаконии (Спарте).

«У нас, — говорил Перикл, — государственный строй таков, что не подражает чужим порядкам; скорее мы сами служим примером для других, чем подражаем кому-нибудь. И называется наш строй демократией, ввиду того, что сообразуется не с меньшинством, а с интересами большинства. По законам в частных делах все имеют одинаковые права; что же касается уважения, то в общественных делах преимущество дается сообразно с тем, насколько каждый славится в том или ином отношении — не в силу поддержки какой-нибудь партии, а по способностям. Никогда также человек, способный принести пользу государству, не бывает лишен к тому возможности из-за бедности, вследствие ничтожности своего положения…

В свое государство мы предоставляем доступ для всех и никогда гонениями на иностранцев не закрываем никому возможности изучать или осматривать то, чем может воспользоваться любой из врагов… Точно так же и в воспитании — они (спартанцы. — Авт.) достигают мужества, с самого детства закаляемые тяжелыми упражнениями, а мы, хотя обычно и живем беззаботно, идем ничуть не менее решительно в опасности против равносильных бойцов…