А вот голос у нее оказался молодой и звонкий.
— Гостинечки дорогие! — прозвучало над полянкой. — Пожальте на угощенье! Куть-куть-куть!
Маруся в первый момент решила, что старушка обращается к ним с ехху, но в ответ на призывный клич затрещали ветки, зашумела тайга и из-под лесного полога полезли, поползли, полетели такие твари, каких и в страшных снах не увидишь.
Лишенные меха, красные, будто обваренные, голокожие зайцы; ежи размером с собаку, чьи спины вместо иголок украшали черепашьи панцири; бесхвостые бурундуки с рожками; куропатки на длинных ногах-ходулях. Особенно девочку поразила лисица-сороконожка. Ног, а точнее, лап у нее было, конечно, не сорок, но никак не меньше десяти.
Из тайги появлялись все новые существа — гигантские жабы с крокодильими гребнями на спинах, белки с копытцами вместо лапок, выбежала пара обросших длинной шерстью косуль с кабаньими рылами, пришлепал ластоногий медвежонок. Последним на полянке появился лось. Лось как лось, большой, очень похожий на тех, что Маруся видела в биопарках.
Только двухголовый.
Старушка, ласково приговаривая:
— Ох вы, мои детушки, ох вы, мои бедняженьки… — принялась кормить уродцев, вытаскивая из корзинки угощение.
Зверье доверчиво шло к человеку; птицы садились на плечи и голову старушки, голые зайцы ластились у ног, медвежонок забрался в корыто и плескался там, как настоящий тюлень.
Корзинка старушки казалась бездонной — в ней нашлось лакомство для каждой твари. Последним получил две краюхи хлеба жуткий лось. Обе его головы по очереди приняли хлебные краюхи, и, задевая рогами ветви, таежный великан убрел в чащу.
Вскоре полянка опустела. Старушка вытряхнула из корзинки крошки, шагнула было к избушке, но на полдороги остановилась, повернула голову в ту сторону, где прятались путники, и спросила:
— Чай, застыли сидеть-то? Идите в дом, гостям я завсегда рада. Так-то вот…
Поначалу Маруся боялась старушки — уж больно спокойно встретила она чужаков. Ничему не удивилась, на Уфа глянула так, словно встречалась с ехху каждый день. И бесчувственное тело Ильи осмотрела без ахов-вздохов и причитаний. Велела уложить парня на топчан в избушке, быстро и ловко напоила его каким-то отваром, разжав зубы лезвием широкого ножа.
— Его комар укусил огромный… — начала было Маруся, но старушка с улыбкой перебила ее:
— Вижу. Не боись, девонька. Все с ним обойдется. Садитесь рядком, чайку попьем. Чаек у меня таежный, душистый. Так-то вот.
Успокаивала Марусю только реакция Уфа: ехху смотрел на хозяйку избушки влюбленными глазами и радостно пыхтел, принимая от нее полную чашку горячего напитка.
«Если бы она была плохим человеком, он никогда бы не сел с ней за один стол», — решила Маруся.
За чаем и познакомились. Старушка сказала, что зовут ее Раиса Яковлевна Платонова, а попросту — баба Рая. Много лет проработала она на великих стройках по всей Сибири. Строила БАМ, Саяно-Шушенскую ГЭС и Омский нефтеперерабатывающий комбинат. Лет тридцать назад судьба занесла Раису Яковлевну в поселок «Алые зори», где она устроилась работать завхозом в школу. Но тут развалился СССР, и людей в поселке бросили на произвол судьбы.
— Я ведь, девонька, до последнего сидела, — посверкивая острыми глазками, рассказывала Марусе баба Рая. — Уже ушли все, одна пьянь да бичи в поселке остались, а я все ждала, дура старая, что вспомнят начальники в больших кабинетах про нас, стыдно им сделается. Школу блюла, ни дощечки отломить не давала, ни стеклышка разбить. Все думала: вот оживет поселок, люди приедут, детушек навезут… Не дождалась. Так-то вот. А потом уж жуть потекла из тайги невидимая. Тех, кто в поселке, в «Алых»-то «зорях» остался, корежить она принялась, дурное наружу вынимать, хорошее прочь смывать. Грех взяла я на душу, дочка. Со зла спалила школу-то. И ушла. Здесь вот теперь живу. Здесь и помру.
Из слов старушки Маруся понимала едва ли половину, но у нее сжалось сердце, когда она услышала последние слова бабы Раи.
— Нет, ну что вы! Вы еще очень молодо выглядите… — попыталась девочка утешить хозяйку и замолчала на полуслове, поняв, насколько нелепо звучат ее утешения.
— Странная ты, — улыбнулась баба Рая. — Сердечко у тебя золотое, а ты его прячешь, боишься, что увидит кто, колешься, как ежка. Слово доброе в кои веки сказала — и сама застыдилась. Ну да это ничего, это пройдет…
И тут же спохватилась:
— Ох, заболтала я вас, а вам с дороги отдохнуть нужно — путь-то впереди еще неблизкий.
Хотела Маруся спросить, откуда старушка знает про неблизкий путь, но тут почувствовала такое неодолимое желание лечь и закрыть глаза, что не помнила даже, как до лежанки добралась и провалилась в сон…
3
Котелок опустел. Вкусная, наваристая похлебка у бабы Раи! Сразу и не поймешь, из чего она. Вроде без мяса — Уф вон ел так, что за ушами трещало.
— Спасибо, — сказала она, откладывая ложку.
— На здоровьичко, девонька, на здоровьичко, — закивала баба Рая. — Пора вам, что ли?
— Да, идти надо, — Маруся встала из-за стола, приблизилась к спящему Илье. Она не знала, что с ним делать — будить, брать с собой? Или…
Старушка словно ждала этого момента — подошла, взяла девочку за руку:
— Ты за него не волнуйся, дочка. Пусть он у меня отлежится. А как на ноги встанет — заберут его…
— Кто заберет?
— Те, кто тебя сюда отправил. Так-то вот.
— Откуда вы знаете…
Баба Рая засмеялась мелким старческим смехом.
— Умею я, девонька, видеть и прошлое и будущее. Много чего умею.
— У вас тоже есть предмет?! — вырвалось у Маруси.
— Это ты про зверюшек железных? Нет, дочка, с этими игрушками — баловство одно. Ни к чему мне. Да и ты свои отдала бы лучше от греха в надежные руки.
— Откуда… — Маруся прикусила язык: «Ну что я заладила «откуда» да «откуда»? Ясно же — этой бабе Рае все известно. А про какие надежные руки она говорит?»
— Про те, что добро творят и зла не ведают, — ответила на невысказанный вопрос старушка.
— Это Нестор? Бунин? Папа? — торопливо зачастила Маруся.
Баба Рая молча покачала головой, пожевала губами, словно с укоризной, наконец сказала:
— Вот и мама твоя такая же: все спрашивала да спрашивала.
— Вы видели мою маму?! — вскинулась Маруся.
— Ты ж по ее следочкам идешь. Была, была она здесь, вот так же насупротив меня сидела. Так-то вот.
— А где она сейчас? Она живая?
— Ушла к прозрачным, что за пустошью живут, к Синей Горе. Все, девонька, больше ничего сказать не могу…
— Почему?
— Каждый сам свою судьбу ладит. Если я тебе будущность да прошлость открою, получится, не ты, а я твою судьбу изладила. Надо тебе такого?
— Нет, — прошептала Маруся.
— Науку мою ты после познаешь. Так-то вот. Мохнача держись — хороший он, верный человек.
— Человек? Он же ехху!
— Человек не тот, у кого пуп голый и ногти пострижены, а тот, кто предавать не умеет и жизнь за другого отдаст, — сурово сверкнула глазами баба Рая. — А теперь прощевай, птица-синица. Лететь тебе в далекие далека, видеть чудеса чудесные и дива дивные. Себя за ними не прогляди.
— До свидания, — пробормотала озадаченная Маруся, открывая дверь избушки. Уф низко поклонился хозяйке, подхватил короб и пулемет.
— У-у-а-а-а-н-н-и-и-а, — пропела ему в спину баба Рая. Ехху вздрогнул, но оборачиваться не стал, вышел следом за Марусей.
