Я смотрела вслед тонкой фигурке, и видела только то, что на ней надето что-то белое и почти прозрачное; она ещё раз поправила волосы — мелькнули пальчики, и я разглядела тонкий ободок кольца.

— Ковальчик, — сказала Берц.

— А? — тупо ответила я с невозмутимостью зомби.

— На! — тут же передразнила она.

— Виновата, госпожа Берц! — под конец фразы я охрипла.

— Хорошая сучка, да, Ковальчик? — ровным голосом сказала Берц, будто невзначай интересовалась словом в кроссворде или тем, что сегодня было в столовке на завтрак.

На этом месте у меня кончились не то, что слова — у меня, словно по волшебству, испарились все до единой мысли. На мгновение мне показалось, это — что-то вроде сна, какие бывают в четырнадцать лет, когда просыпаешься в поту, в полной уверенности, что самое малое, что произошло — ты обделалась прямо в кровать.

Для меня пропала и Берц, и Адель, и Старый город, и весь мир. Осталась только хрупкая фигурка, танцующей походкой идущая прочь.

Ведь я всегда неровно дышала к танцующей походке.

Впрочем, так же, как и к светлым волосам и голубым глазищам…

Берц подняла руку и поманила меня указательным пальцем, словно ребёнка, который намочил штаны или стащил жвачку в магазине.

— Эли Вудстоун, дочь полковника Вудстоуна, если тебе интересно, — сказала она, глядя мне в глаза.

Мне, наверное, было интересно. Глядя на Берц, можно было предположить, что мне должно быть просто караул, как интересно. Но сейчас я могла думать только об этих её глазищах — и о том, что мои мозги вдруг резко переместились из головы совсем в другое место.

— Тебя парализовало, Ковальчик? — с притворным участием спросила Берц. — От шеи и ниже?

— Она очень… — похоже, что дело обстояло именно так; я неопределённо помотала растопыренной пятернёй прямо у неё перед носом.

— Очень. Классная. Сучка, — подытожила Берц, продолжая сверлить меня взглядом.

В этом была фирменная берцевская фишка: в двух словах описать причину полного отвала моей башки — и с интересом смотреть, что я буду делать дальше: изворачиваться, как уж на сковородке, или ломиться напролом, как танк, идущий на таран.

Остатки соображалки еле слышно подали голос, и до меня дошёл, наконец, смысл слова "полковник".

Здорово. Просто замечательно. Жизнь по полной программе демонстрировала мне свою заднюю часть. Ко всем прочим прелестям эта краля была полковничьей дочкой, которая хрен знает за каким рожном припёрлась в часть — и именно в этот момент попалась мне на глаза.

И в тот же миг я поняла, что мне наплевать, кто там на самом деле её папаша. У неё были милые маленькие пальчики — и папаша был тут совершенно не при делах. Окажись он хоть министром обороны, это не могло сделать её уродиной.

Тут же перед моим мысленным взором, откуда ни возьмись, материализовалась картинка в пастельных тонах: на этой картинке была она, и я, и она держала меня под руку, а вокруг был Старый город, и тополиный пух всё так же летел мимо заходящего солнца… Я, наверное, говорила ей какую-то положенную чушь, а она, наверное, слушала, и смотрела на меня, а в её зрачках танцевали пушинки…

Я тут же вспомнила про цветочниц на мосту, и про коробки конфет в виде сердца, перевязанного алой лентой, и — странное дело — от всей этой романтической чуши не начинало тошнить.

Зато, похоже, рвотный рефлекс начал вызывать мой вид.

Берц неожиданно схватила меня за руку и резко дёрнула к себе.

— Классная сучка — и только, — с придыханием сказала она. — И в придачу масса проблем.

Я попыталась вырваться, но не тут-то было — она держала меня словно клещами.

— Хороший послужной список, Ковальчик, — Берц с силой сдавила моё запястье. — Девкам нравятся наколки — и брутальность, так это называется. Пока она не обратит внимания на браслет и не догонит, сколько мертвецов тащится за тобой в кильватере. Особенно её проймёт то, что среди них когда-нибудь да затесалась пара-тройка ангелоподобных детишек, — а, Ковальчик, ведь не без этого? — и не важно, что эта свистушка видела таких только на пасхальных открытках.

Мне чихать было на браслет, трупы в кильватере, и всё прочее, что стало неотъемлемой частью моей жизни. Для начала мне просто-таки до усрачки пригорело пройтись с этой девочкой по Старому городу. Мне приспичило купить ей какую-нибудь туфту, вроде букетика фиалок, и ссать ей в уши всё это сентиментальное дерьмо про её пальчики, ножки и прочие части тела — про все вместе и про каждую по отдельности.

— Ведь не без этого, Ковальчик, да? — саркастически спросила Берц снова. — Только представь, она пропищит этим своим голосочком: "Ева, милая, расскажи мне что-нибудь?"

Мне резко поплохело. Не потому, что я живо вообразила, как рассказываю всю подноготную, — а потому, что в ушах у меня зазвучал этот голосок… "Привет…" Она сказала всего лишь одно слово, всего только какой-то чёртов "привет" — и я спеклась.

— Вместо горы трупов я посоветовала бы тебе запастись горой монет, — добавила Берц. — И способностью очаровывать всё и всех, вплоть до грудных младенцев и надгробных плит. Тогда у тебя есть шанс. Не без этого.

Её пальцы держали меня почище наручников, и в прошлой жизни Берц точняк была как минимум полицейской овчаркой.

К "массе проблем в придачу" мне было не привыкать. Не без этого, как выразилась бы Берц. С разнообразными проблемами я успела сродниться; наоборот, возникал вопрос, что я стала бы делать, исчезни они из моей жизни в неизвестном направлении.

— Я учту… госпожа Берц, — сказала я — и вырвала руку.

Стальное кольцо разжалось. Я стояла, потирая красные пятна на запястье.

— Вудстоун — высший класс, никто не спорит, — вдруг сказала она. — Стажируется на военврача. Сначала все думали, что это чушь собачья, которая выскочит у неё из головы хотя бы после того, как её первый раз стошнит в анатомичке.

— И? — брякнула я, слегонца забив на субординацию.

Берц покосилась на меня, но промолчала — быть может, на неё всё-таки произвели впечатление яблоки с фиолетовой барышней.

— И - ничего. Стажируется, — наконец, сказала она. — Вопрос не в ней, а в её папаше. Думаю, у кого-нибудь вроде тебя нет родственника, который за малейший косяк отобьёт башку половине части. А у неё есть.

Мне мог отбивать башку кто угодно. Потом. Я соглашалась на это, даже не задумываясь. А уж до половины части мне однозначно не было никакого дела.

Сзади неслышно подошла Адель.

— Здравствуйте, Ковальчик, — невозмутимо сказала она, глядя куда-то в окно.

А я подумала, как когда-то там, в серебристо-зелёном доме, — какие у неё мягкие пальцы.

Только вот она была немного из другой жизни, чем фиалки, конфетные коробки в виде сердца и легкомысленный флирт.

С ней можно было говорить о смерти и трупах, потому, что с ней можно было говорить про что угодно.

Адель любила своих цветочных монстров, а монстры любили устроить охоту за рукой того, кто неосмотрительно решал их потрогать.

Они были совсем не похожи на обычные бестолковые цветы. И никто из них не любил конфет — ни Адель, ни монстры, ни трупы.

Адель была тут, по эту сторону забора, где рулила реальность.

А где-то там, на вольных просторах мечты, где обитало это создание, косяками водилось кружевное бельё, розовые ленточки, духи со сладким запахом, который волновал плоть, и фарфоровые статуэтки полуобнажённых нимф. Шёлковые чулки, поцелуи, похожие на крылья бабочек, пальчики, пахнущие смесью опиума и лакрицы, которые хотелось прижимать к губам, таинственные альковы… и, дьявол меня подери, секс.

Тупой животный секс, от которого у кого угодно могло снести башку, к едрене фене и ко всем чертям преисподней. Запах секса ещё висел в воздухе, несмотря на то, что танцующие глазищи с воздушным именем Эли были уже далеко.

Хотя кто-то, наверное, подумал бы, что это всего лишь её духи…

У меня в висках застучал пульс, точно мне принялись колотить по черепу изнутри.

Я вытерла со лба пот и подумала, что заору, как резаная, если сей секунд не свалю в сортир. Сейчас мне точно не помешало бы ведро ледяной воды, вылитое на голову.