Наступила тишина. Пацан из автороты переводил взгляд с меня на Джонсон, от любопытства приоткрыв рот.

— Пасть закрой, ворона влетит, — сказала ему Джонсон и тут же разъярилась: — Чего сидим? Корнеплод в зубы — и погнал.

Пацан послушно зашуршал дальше.

— Значит, это был развод, да? — грозно спросила она меня.

— Какой развод? — я сделала вид, что в данный момент жизни картошка интересует меня больше всего на свете.

— Из серии "сам дурак", да? — уточнила она и так махнула ножом, что он чуть не улетел в сторону. — Обязательно надо было выставить меня придурком. Хорошо, ладно, я сам дурак.

— Не переживай. Как видишь, не ты одна, — утешила я. — Но ведь я предупреждала?

— Ну, вроде, — нехотя согласилась она.

— Ничего себе "вроде"! — возмутилась я.

— Слушай, Ковальчик, давай я тебе лучше спляшу? — предложила она, окончательно забивая на корнеплоды.

— А ты умеешь? — поразилась я.

— Что ещё тебе сказать, кроме этого самого "вроде"? Если весь вчерашний вечер я помню, типа, знаешь, когда приходишь в киношку, а чувак, который сидит в этой будочке, спьяну покоцал плёнку, и ты один кадр видишь, а девять из десяти пустые?

— Тогда и впрямь лучше спляши, — строго сказала я. — Может, хотя бы тогда ты перестанешь выглядеть, как унылое говно.

— Иди к чёрту, — обиделась она, заново намачивая носовой платок.

— Значит, просто захлопнись. Я предупреждала про коктейль, — я уже устала препираться.

— А почему я тебя не послушала? — сумрачно поинтересовалась Джонсон.

— Может, тебе ещё клизму перед сном поставить? — раздражённо спросила я. — Давай, Джонсон, я умею — только извини, если у тебя польётся из ушей.

Раздался звук, будто кого-то шлёпнули по голому заду. У окна в столовку, навалившись на кафельный подоконник и кокетливо оттопырив филейную часть, стоял какой-то крендель, с сержантскими нашивками и круглой, как блин, рожей.

— Ага, — наконец, сказал он, констатируя факт, и оглядел нас с ног до головы.

Пацан-водила втянул голову в плечи и быстрее заработал ножом.

— Надо чего? — спросила я — просто так. Сейчас мне было ровным счётом наплевать на всё, кроме своей головы, которая гудела, словно меня засунули внутрь барабана.

— Что, не тому мозги вышибли, снайперы? — с неприязнью сказал сержант и щёлкнул пальцами.

— Да где уж нам уж. Мы же типа бонус. Хотишь — мозги по стене размажем, хотишь — картошечки сварганим, — сказала я.

— Никак вообще не вышибли? — подколол он.

— Варежку закрой, Соколиный Глаз. А то тебе сейчас точно вышибу, — вдогонку посоветовала грубая Джонсон.

— Слышь, расстрельщики! — не унимался он. — Мы тут от вашей стряпни все не попередохнем, как тараканы? А?

— Готовься. Ты первый, — пообещала я, а Джонсон размахнулась и метнула недочищенную картошку. Та с противным шлепком шмякнулась о стену над сержантской башкой. Башка тут же исчезла. Картошка отскочила и сиротливо валялась на кафельном полу. На стене остался мокрый отпечаток. Мне представилась, какой он склизкий, — и меня, конечно, тут же затошнило. Жизнь продолжалась, мать её. Только это была жизнь на следующий день после алкоголя пополам с промедолом, и потом после всего того, что случается, когда напринимаешься какой-нибудь шняги. Мне хотелось просто лечь и умереть.

— Слышь, залётчики, — я чуть было снова здорово не встала на рога, но это оказался всего лишь повар. — Давай, шевелись. Обед скоро.

— Мать твою, ещё один мастак под жопу коленкой подгонять, — проворчала я.

Парень-авторотчик уныло посмотрел на меня и предпочёл промолчать.

— Только трындеть и горазды, — Джонсон была солидарна. — Ну, что — поднажали, что ли?

— Да было б чем! — в сердцах сказала я.

Руки были скользкие, на указательном пальце краснела новорожденная мозоль. В башку заколотили ещё сильнее. Я попробовала слегонца править нож об железную кромку кастрюли с водой — но раздался такой звук, что у меня мигом свело зубы. Видимо, стать острее ножу было не суждено. Только не сегодня. Может быть, когда-нибудь придёт великий волшебник с точильным, мать его, камнем, и вот тогда…

— Ковальчик! — раздалось прямо над ухом.

— А? — сказала я.

— На, — хмуро передразнила Джонсон. — Проснись уже, спать тогда надо было. А не дятлов по лесам пугать.

Я проснулась, и мы поднажали.

Это точно. Надо было спать тогда. Потому что сон — это большая бездонная яма, где нет ничего — ни памяти, ни боли, ни злости.

Надо было засыпать, глядя на пустые койки тех, кто остался недалеко от чёрных заборов, похожих на решето. Заборы лежали на земле, и через дырки от пуль уже высовывались травинки.

Я еле приволоклась из лазарета, грязная, как чёрт, измазанная жидкой глиной из канавы и кровью Берц. В расположении было тихо — прежде всего, потому, что народу там осталось чуть ли не на четверть меньше. Я, не раздеваясь, плюхнулась на койку и прикрыла глаза.

Передо мной снова была Берц. Правая рука свешивалась с каталки, совсем неподвижная, неживая. И меня клинило, что сейчас Берц привстанет, оглянется и заорёт так, что я вздрогну: "Заняться нечем, Ковальчик?! Тогда я тебе сейчас придумаю!" И я хотела, чтоб она придумала. Пусть даже пару нарядов вне очереди. Пусть бы придумывала всё, что угодно… Ещё кругом был лазаретный запах, стоны где-то за тонкой перегородкой и шуршащий докторшин халат, который иногда касался моей руки, и тогда я ненадолго возвращалась в реальность — оттуда, от этих заборов и тёмных провалов на месте окон, которые были похожи на выбитые зубы. Грёбаный плафон под потолком, который обычно светил так, будто собирался вот-вот издать последний вздох и погаснуть, сейчас горел в полную силу. Я понимала, что это, наоборот, хорошо, что это ништяк, — и что с Берц всё будет зашибись. Докторша так и сказала — что с Берц всё будет просто прекрасно… Прекрасно… Зашибись…

Я волоком оттащила стул подальше, чтобы не мешаться, и прикрыла рукой глаза: свет просачивался под веки, словно какой-нибудь иприт или фосген. И ещё я почему-то не могла видеть руку Берц: на пальцах были остатки засохшей крови. Саму кровь стёрли, а края этих кровяных полосок присохли намертво, и так и остались, и было похоже, будто по её руке ползут мерзкие черви с полупрозрачными телами.

— Слышь, док, — позвала я.

Она возникла рядом чуть ли не в ту же секунду, как джинн из бутылки.

Чёрт подери, обычно я не выношу, когда кто-нибудь подкрадывается, не издавая ни звука, но сейчас это было как-то по-другому. Может, я почуяла её, может, услышала, как хрустит накрахмаленный халатик…

Она, не говоря ни слова, притронулась к моей руке.

— Не надо, док. Испачкаетесь, — сказала я.

— Ерунда, — еле слышно ответила она. — С вами всё в порядке?

— В порядке, — я и правда была в порядке. Ну, или почти.

— Вас не зацепило? — всё-таки спросила она — наверное, чисто в профилактических целях.

— Я устала, док. Даже не знаю, отчего, — я смотрела на Берц, а внутри у меня было пусто, будто там метлой вымели всё, что только можно.

Я разучилась бояться. Когда-то давно, и где-то не здесь. И не хотела бы я научиться этому снова.

— Идите в расположение, Ева. Ведь уже отбой, — попросила докторша.

— Чёрт с ним, с отбоем, — сказала я, тоже потихоньку. Мне не хотелось потревожить Берц.

— Спит, — сказала она про Берц.

— Дайте спирту, док, — зачем-то сказала я, глядя куда-то мимо неё.

Понятия не имею, за каким рожном мне приспичило надыбать спирта. Может, поняла, что сейчас не так-то просто будет выехать на голом оптимизме?

Она насадила очки на переносицу и расправила на халате какие-то складки, которые видела только она сама, а потом молча ушла. За перегородкой зазвенело стекло.

— Держите, — я поглядела: там было добрых полбутылки.

— Спасибо, док, — сказала я, думая, что с ним делать теперь.

— Засуньте под одежду, — посоветовала она.

— Всё будет хорошо, док, — я совсем не была уверена в том, что всё будет хорошо, и, наверное, пыталась убедить в этом себя, а не её.