То ли второй, то ли третий день подряд шёл дождь. За окном было серое небо и блестящие крыши, хотелось завалиться и дрыхнуть без задних ног сутки или даже двое. Но тучи не уходили, и я подумала, что, полежи письмо там ещё парочку дней, оно превратится в слипшийся комок, который я стану вынимать по частям. Если я хотела выудить из дырки хоть что-то, следовало поторопиться.
Едва мои мозги пришли к такому зашибенному выводу, как ноги сами понесли меня к стене. Теперь мне, наоборот, было страшно, что она передумала, видя, что письмо лежит себе, как и лежало, и забрала его. Потому что сейчас мне приспичило прочесть его во что бы то ни стало, хотя б мне пришлось драться за этот листок с взводом здоровущих амбалов или заплатить за него кучу монет. Вот так всегда. Стоит чему-то, хотя бы даже куче дерьма, просто валяться посередине улицы и чуть ли не вопить "я тут, возьми меня, ну пожалуйста", как ты гордо проходишь мимо и даже не смотришь в ту сторону. Как только эта куча непонятным образом исчезает, ты резко встаёшь на рога, потому что это была Твоя Куча, и ни одно чмо не имело права трогать её и уж тем более куда-то девать, поэтому в ту же секунду ты подрываешься и несёшься искать какую-нибудь шляпу, которая на самом деле на фиг не была тебе нужна.
И сейчас я неслась к дырке в стене, уже подозревая при помощи своей чувствительной задницы, что докторша возьми да и забери свой листок буквально за полчаса до этого.
Листок был там. Но там же была и докторша.
Если бы я не ломилась, не разбирая дороги, и не смотрела при этом куда угодно, только не прямо перед собой, то успела бы вовремя затормозить и пройти мимо, насвистывая, как ни в чём ни бывало. Но я увидела её, когда тормозить было уже поздно. Мало того, ещё немного — и я бы вообще врезалась ей в живот. Вот, чёрт подери, да что ж за дурацкая мысль пришла мне в голову? На кой дьявол мне сдалась эта дырка и то, что в ней лежало? Ведь я уже почти не думала про докторшу и про тот яркий полдень на поляне в городском саду?!
— Здравствуйте, Ева, — она сказала это, будто мы расстались пять минут назад лучшими друзьями.
— Здравствуйте… Адель, — я выдавила это из себя с таким трудом, точно меня вынуждали признаться в государственной измене. Можно было подумать, что говорила не я, а игрушечный робот, который лежал в луже и маленько заржавел.
— Почему вас так долго не было? — спросила она, как ни в чём не бывало.
— Я как раз шла… забрать, — сипло сказала я, скромно умолчав о том, что положить в обмен мне было нечего.
Возникла пауза, и мне пришлось от неловкости прочистить горло.
— Да… Забрать, в общем, — ещё раз повторила я.
На этом месте у меня кончились слова, а она стояла и улыбалась.
— Вы, наверное, были заняты? — вот чёрт! Она будто спецом провоцировала меня на драку. Ну, то есть, не на драку, а на то, чтоб я выдала по полной программе и сказала что-то ещё, кроме той вежливой ахинеи, которая болталась у меня в голове.
— В общем, да. Занята. Немного, — сказала я, и оперлась на стену: мне казалось, что так я выгляжу более непринуждённо. — Служба, знаете.
Чёрт подери, я стояла и мямлила, как школьница, которую учитель застукал за кражей мела с полочки около доски.
— То есть, карьера, — уточнила я, чувствуя себя так, точно я накануне двое суток пила палёную водку или левый самогон, и теперь у меня жуткое похмелье. Только вместо перегара были слова.
Я специально сказала это, мне интересно было, что она скажет в ответ.
Она бросила взгляд на моё запястье — его как раз хорошо было видно, потому что я облокотилась на стену, как назло, правой рукой. Ничего новенького там не прибавилось. Меня будто обжёг этот её взгляд. Я отдёрнула руку, поправила ремень и подумала, что надо завязывать с этой волынкой:
— И знаете, что? Давайте не будем больше продолжать всю эту… историю.
— Вам не нравится мне писать? — спокойно спросила она. — Или вы боитесь?
Это "мне" — оно было не просто от фонаря. Не абы как писать, а "мне писать". Кажется, через пару минут я стану похожа на помидор — или она именно этого и добивается?
— Мне не нравится, когда меня считают полным дерьмом, — прямо сказала я. Надо было доводить всю эту шнягу до конца — или не начинать вообще. — Зачем тогда… всё это? Скучно вам — купите телевизор, док. Хоть пропаганду смотреть будете.
— Постойте, — она сняла очки и начала протирать их платочком. Глаза у неё стали совсем беспомощные, так что я поняла — без этих своих стёкол она не видит ничего вообще. — С чего вы это взяли? Из-за того, что я сказала, что не смогу забыть, кто вы?
Я промолчала. Мне было непонятно, на кой подтверждать то, что и так ясно даже младенцу. Мне вообще не надо было вступать с ней в разговор, ведь дерьмо не умеет разговаривать, или нет?
— "Не забыть" и "считать" — это разные слова, разве не так? — она решительно водрузила очки на нос и пристально посмотрела на меня. — Кроме того, знаете — я всегда предпочитаю говорить правду. Подумайте, что вы хотите слышать о себе — что вы жестокая бездушная стерва или что вы — белая, мягкая и пушистая? Ведь вы заведомо будете знать, что второе — ложь. А это куда более неприятно.
Я уже хотела было засмеяться, когда — наверное, через открытое окно — до меня донеслось, как дневальный дал команду к внеочередному построению.
— Дежурный по роте, на выход! — раздалось сверху и раскатилось эхом, которое отпрыгивало от стен, как горох. И — почти сразу: — Рота, в ружьё!
Она тоже услышала, а, скорее всего, просто увидела, как я дёрнулась. Хотя в сыром воздухе все звуки, кажется, разносились гораздо дальше. А потом уже и не надо было прислушиваться, потому что завыла сирена, которую не заметил бы только глухой. Уже на бегу я всё думала — что она хотела сделать? Будто тоже дёрнулась, когда я ломанулась по направлению к КПП… Так можно было с опаской протянуть руку к кошке, пока она не слиняла под мусорные бачки: её жалко, но и приласкать страшно, потому что на ней микробы и куча блох…
Мраморная лестница гудела под ботинками — рота в полном составе неслась в расположение, кто откуда. Через пару секунд следом за мной шарахнула входная дверь.
— Случилось… чего-то? — выдохнула Риц, пристраиваясь рядом со мной и прыгая через две ступеньки.
Я подумала, что она могла видеть меня с докторшей. Но мне было уже всё равно, ведь так? Ведь я не собиралась продолжать дальше эту канитель?
Топая, мы влетели на второй этаж.
Берц прохаживалась перед нами, в этот раз накручивая на руку цепочку из громадных звеньев. Такие никелированные цепочки любили всякие недоделанные неформалы, воображающие себя терминаторами. Этих борзых малолеток в Старом городе вроде бы не водилось — ну, или мне так только казалось, потому что здесь я не имела привычки ошиваться в подворотнях и злачных местах. В моём городе они цепляли на один конец ключи или какую-нибудь ещё мелкую дребедень и засовывали в карман, а цепочка болталась вдоль штанины, вытирая края кармана чуть не до дыр.
Берц всё ходила и ходила, с цепью на пальце, и монотонным голосом сообщала новости — а все мы вертели головами следом за ней, так что под конец у меня заныла шея. В городишке неподалёку от нас какой-то неуловимый мститель, поймать которого теперь уже было нельзя совершенно точно, потому что он живо слинял на тот свет, подогнал к зданию муниципалитета машину, нашпигованную взрывчаткой, да и сделал шикарный салют. Мэра — вернее, то, что от него осталось — можно было хоронить в спичечном коробке, здание смело с фундамента, точно тропическим ураганом, а за нами к вечеру должны были подогнать пару военных грузовиков — за каким-то хреном подрывали две трети личного состава. Террорист-одиночка в итоге утягивал за собой к праотцам минимум целый посёлок, который мы должны были повычистить весь, как крыс из нор. А может быть, планировался даже не один посёлок — потому что у нас срывали с места заведомо больше двадцати человек.
Я однажды видела эту чёртову схему в действии, да только в Старом городе такой номер и в другой раз прошёл бы порожняком, потому что эти дома мог стронуть с места только ядерный взрыв, а не самопальная тротиловая загогулина на батарейках. В крайнем случае, львы около подъезда остались бы совсем без зубов, но их это вряд ли бы сильно расстроило. В тот раз повыбивало стёкла, сорвало взрывной волной двери с петель, а щепками, как пулями, прошило бельё, которое сушилось на верёвке. Самого камикадзе, впрочем, соскребали с асфальта. Вернее, с брусчатки. Больше всех разорялась тётка, чьё бельё стало похоже на решето, и обитатели тех помещений, в которые стекольщики приволоклись в последнюю очередь. Но следом за этим цирком был пустой посёлок, или деревня, или я уже не помнила, что, да и разницы особой не видела — были точно такие же высаженные окна, полуоткрытые двери и пятна крови на полу и стенах. Ну, и, конечно, хозяева — в положении мордой вниз и с дыркой в черепушке. Идея была в том, что последний деревенский недоумок в стране знал — сразу после таких фортелей приходят каратели. Им — то есть, нам — глубоко по барабану, что те, кого мы валим, совершенно не при делах. После этого можно было надеяться, что местное население не будет гореть желанием поддерживать кого-то ещё, кроме официальных властей.
