Ну вот и случилось! Плод пошел. Пошел нормально, как и положено, головой вперед. Судя по настроению и отрывистым репликам принимавших роды, процесс протекал как нельзя лучше.

Все это время баронесса не выпускала руки Комиссарова, крепко сжимая ее. Она тяжело дышала, но ни на секунду не отрывала от него пристального взгляда, то и дело собираясь ему что-то сказать, но у нее это пока не получалось.

– Все отлично, Маруся, – продолжал шутить могучий доктор, – это у нас только Кесарю кесарево, а мы будем рожать по-народному. Будем тужиться, как на горшке при запорах. Договорились? А теперь лихо вздохнули и по маленькой, по маленькой…

Персонал, наверное, давно уже привыкший к профессорскому юмору, реагировал на его шутки сдержанно, с улыбкой, но без особых эмоциональных всплесков, спокойно и профессионально продолжая делать свое дело.

Еще какие-то секунды – и родильная палата озарилась недовольным плачем существа, не на шутку возмущенного новой и непривычной для него данностью, пусть пока еще и подсознательного, но все же мироощущения.

Взяв на руки новорожденную, могучий доктор добродушно засмеялся, осторожно положив девочку матери на грудь:

– Вот уж крупняк, так крупняк. Сто пудов – за четыре кило потянет.

Обняв дочь, молодая мать нежно поцеловала ее крошечную головку.

– Ну вот видишь, – Комиссаров прижался щекой к лицу баронессы, – все обошлось. Теперь все будет хорошо.

Совсем обессиленная, но абсолютно счастливая, она нашла в себе силы улыбнуться в ответ Алексею Николаевичу.

Кто-то из ассистентов заметил профессору:

– Станислав Юрьевич, обратите внимание, пульсация пуповины прекратилась.

– Да, вижу. Действительно быстро, – на секунду задумавшись, ответил тот. – Сильная девочка. Судя по всему, жадиной будет. Перерезаем.

Столь же неординарно быстро, как и прекратилась пульсация пуповины, вышел похожий на сдутую камеру от волейбольного мяча послед, освободив тело роженицы от уже ненужной оболочки.

– Станислав Юрьевич, смотрите: у матери падает давление!.. Редкий нитевидный пульс…

– Это еще что за фокусы? Не с чего ему падать, – старый приятель Комиссарова не шутил. – это уже какая-то мистика! А ну-ка быстро!..

– Алеша, – баронесса едва шевелила губами, – заклинаю!… Не отдава… Не отдавайте моего ребенка ей… Не отдава…

– Кому? Кому, Лена? Стой! Ты куда?! – что есть силы закричал Комиссаров, но, похоже, баронесса его уже не слышала.

Она закрыла глаза и поднялась, с немного грустной улыбкой наблюдая сверху, как доктора отчаянно пытаются вернуть ее обратно, делая прямой массаж сердца, искусственную вентиляцию легких… И только Комиссаров стоял, как вкопанный, и задрав голов у, завороженно смотрел вверх, будто на потолке родильной палаты увидел радугу.

– Мой Боже всемилостивый, какие же они люди неразумные, – с сожалением подумала она. – Как же можно не понимать, что вся эта земная жизнь не что иное, как тягостное ежесекундное притяжение.

С неописуемым, ни с чем не сравнимым ощущением легкости, взмывая ввысь, уже неземная гражданка Зямкина в неопределяемую долю мгновения трансформировала дом два, строение один по улице Еланского в микроскопическую точку, затерянную на фоне огромного светящегося мегаполиса.

Возможно почувствовав какой-то сильный внутренний толчок, Федор, секунду назад спавший крепким беспробудным сном, открыл глаза и, словно неваляшка, вскочив с дивана, тут же сел обратно.

– Серега, ты спишь? – скорее даже самому себе задал он вопрос, в котором, однако, прозвучали тревожные, будоражащие слух, таинственные и почти мистические нотки.

– Я?.. Нет, не сплю, – еще во сне ответил Сергей, после чего моментально проснулся. – Нет-нет, я не спал, – говорил он, удивленно озираясь по сторонам.

– Серега, чуешь, – Зямкин взволнованно бормотал себе под нос, почему-то не отрывая взгляда от верхнего угла окна, – я сейчас в один миг … Вот прям в одну секунду, ясно так, совсем отчетливо увидел всю картину, как у меня родилась дочь. Представляешь?

– Ну и отлично, – устало улыбнулся Сергей. – Только ты во сне перепутал пол. Врачи же сказали: пацан будет. И как я думаю – похожий, к сожалению, на тебя. Но будем надеяться, что, может, еще и не на тебя.

– Нет. Теперь точно знаю – девочка, – не отреагировав на иронию Сергея, серьезно ответил Федор. – И потом… Слушай, давай позвоним Комиссарову. У меня такое чувство, что я больше Лену не увижу.

– И двух часов не прошло, – Сергей взглянул на часы, – а Комиссаров говорил, как минимум, три. Так быстро не рожают… Старый, ты вот что: не мельтеши и не мели вздор. Лады? Давай так: или поспи еще, или пойдем лучше на воздух покурим. Посты проверим заодно. Дрыхнет, поди, без задних ног… О! Ты когда-нибудь слышал, как он храпит? Нет? А вот мне, представь, приходилось… Мама, не горюй!

– И правда, пойдем лучше на воздух.

Они вышли из приемного отделения, глубоко вбирая легкими свежий и холодный ноябрьский воздух. Хотели, было, закурить, но, подумав, делать этого не стали. Положив сигареты обратно в пачку, кто-то из них сказал:

– Воздух чудный… И тишина какая-то зловещая…

– Ослáби, остáви, прости, Боже, прегрешения нáша, вóльная и невóльная, яже в слове и в деле, яже в вéдении и в не вéдении, яже во дни и в нощи́, яже во уме и промышлéнии: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец.

Не став пока монахиней, будучи еще послушницей и не нареченная именем новым, в маленькой келье, где были разве что деревянная жесткая кровать да маленький столик, при свете горевшей лампадки, перед иконами Спасителя и Богородицы, с покрытой головой и облаченная в подризник, Лариса Дмитриевна в ночи усердно и неистово молила Бога, дабы простил, на путь истинный наставив, всех тех, кого она любила и тех, кого знать не могла.

– Федор Аркадьевич, гляди, – улыбнулся Сергей, показывая на джип, стоявший от них в двадцати шагах, – охрана спит, служба идет. Странно, что до сих пор от Лениного храпа не повылетали стекла. Слушай, а давай приколемся. Я тихо залезу в салон и брошусь радостно ему на шею. Скажу, что баронесса тройню родила, а ты у нас теперь самый счастливый папаша на свете.

– Только зубы не потеряй, прикольщик, – в тон ему ответил счастливый отец. – От неожиданности люди, бывает, лбом стены прошибают. Так что лучше не буди в спящем зверя.

Подойдя с противоположной стороны, Сергей осторожно открыл дверь джипа, где на заднем сидении неподвижно сидел Леонид, вовсе не издавая своей гортанью столь ожидаемого громкого храпа.

– Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче, – осеняя себя крестным знамением и не чувствуя собственных колен, молилась Лариса Дмитриевна. – Благотворящим благотвори. Братиям и сродником нашим даруй яже ко спасению прощения и жизнь вечную. В немощей сущия посети и исцеление даруй…

Приблизившись вплотную к Леониду, прислонившему голову к заднему стеклу автомобильной двери, Сергей сразу же увидел в размер калибра черную дырочку, зиявшую на лбу и резко контрастировавшую с бледным, безжизненным лицом охранника. Обернувшись, он еще успел запечатлеть в своей памяти направленное на него вытянутое глушителем жадное дуло пистолета с последовавшей мгновенной, им так и неосознанной, но очень яркой вспышкой.

– Заповедавших нам недостойным молитися о них помилуй по велицей Твоей милости. Помяни, Господи, прежде усопших отец и братий наших и упокой их, идеже присещает свет лица Твоего. Помяни, Господи, братий наших плененных и избави я от всякого обетояния. Помяни, Господи, плодоносящих и доброделающих во святых Твоих церквах, и даждь им яже ко спасению прощения и жизнь вечную…

– Удушу, тварь! – подбежавший Федор неуклюже схватил киллера за шиворот, но отшвырнул его с такой силой, что тот, выронив пистолет, отлетел метров на семь-восемь, больно ударившись об асфальт. С неприсущим ему проворством, Зямкин в долю секунды оказался рядом с убийцей, грузно навалившись на него. Его сильные руки намертво сковали горло лежавшего под ним.