— Веселится и ликует весь народ, поезд мчится, поезд мчится в чистом поле, — запел Сергей.

— Веселись. Ликуй. Работай. — одобрил его Антон. — Так… А что же будет делать Люся в нашей республике?

— Она может быть переводчицей у квартирмейстера, — подсказала Марина, подмигнув при этом Виктору.

— Я не люблю диктаторов. Я не люблю жестоких. Я не люблю, когда людям плохо, — тихо сказала Люся.

— Идите в народ, — обрадовался Сергей. — Я тоже не люблю…

— Что ты понимаешь в любви? — со смешком оборвала его Марина.

— А кто из вас не любил? — серьезно сказал Антон. — И кто сказал, что любовь — это только счастье? Настоящая любовь — это боль, это такая сильная радость от встречи, что больно, это такая горечь от разлуки, что больно. Невыносимо больно. А холодок счастья — это самое начало, когда ты еще не любишь по-настоящему, а она говорит тебе в первый раз "да"…

— Да, — задумчиво сказала Люся. — Наверное, так оно и есть.

Нарушил молчание Сергей:

— Я, конечно, мало что понимаю в любви, — он взглянул искоса на Марину, — но мне, действительно, трудно объяснить и понять многое. Я, например, в настоящее время изучаю миграцию одноклеточных в период палеозоя…

— Одноклеточных? В период палеозоя? Какая тут связь с любовью? — удивился Виктор.

— Дело в том, что через наличие одноклеточных можно сделать вывод о нефтеносности того или иного района. Хотя, извините, я не ответил на ваш вопрос. Дело в том, что в какой-то период они быстро размножались, или, условно говоря, бурно любили, а потом раз — и все гибли.

— Какой ужас! — ахнула Таисия.

— А вот в Японии сад камней — не просто сад с камнями, — Антон оценивающе посмотрел на Сергея, — в таком саду ровно семнадцать камней, как семнадцать мгновений весны, но где бы ты ни стоял, ты видишь только шестнадцать. Видишь шестнадцать, а знаешь, что семнадцать. Всегда за видимым есть нечто невидимое, непознанное, но ощутимое нами.

— Антон, ты так всегда интересно говоришь, — повернулась к нему Таисия. — Но ужасно непонятно. Знаешь одно, видишь другое, почему?

— Это я тебе позже объясню, — усмехнулся Антон.

— Ой, что я вспомнила, сейчас расскажу, — всплеснула руками Таисия. — Только, Антон, ты не смейся. Значит, так… Сегодня утром мне Ирка позвонила, мы с ней всегда утром перезваниваемся, но обычно я ей звоню, потому что у них начальник строгий, хотя она мне все равно тоже звонит. Но это неважно. Ирка меня спрашивает: "Чего в обед делаешь?" Мы с ней в обед часто вместе куда-нибудь ходим, ну так, по магазинам. Денег, конечно, нет, но зато все посмотришь, а Ирка еще и мерить любит. Потом купим колбасы, молока и на работе между делом перекусим. Так вот Ирка и говорит: "Айда в ГУМ, я тебе такое расскажу…" В ГУМе, конечно, народу, пушкой не прошибешь…

— И все гуманисты, — вставил Антон.

— Подожди, дай договорить, — отмахнулась от Антона Таисия.

— Где я остановилась?

— В ГУМе. У фонтана, — подсказал Виктор.

— Правильно, — кивнула головой Таисия. — Так вот у Ирки есть муж ее двоюродной тетки. Кем же он тогда Ирке приходится?

Таисия озадаченно смолкла.

— Двоюродный дядя, наверное, — сказал Виктор.

— Какой же он дядя, когда он муж, — горячо возразила Таисия. — Впрочем, это неважно. Главное, что этот теткин муж на космос работает. Он какое-то открытие совершил, вот как Виктор. Так он такое рассказывал…

Таисия умолкла с таинственным видом, но никто ее не переспросил и она, не выдержав, шепотом сказала:

— Будто наши космонавты в космос летали и встретили их космический корабль, а в нем через иллюминаторы видели своих родных, которые уже умерли.

— Чепуха, — сказал Сергей. — Этого не может быть. И потом есть такой рассказ у Рэя Бредбери.

— Кто знает? — рассудительно сказал Антон. — Это описано не только у Бредбери, но и у Лема в "Солярисе", так что тема волнующая.

— Получается, что загробная жизнь — это реальность? — спросил Виктор.

С тех пор как они сели за стол, Люся почти не смотрела на Виктора, только вежливым кивком головы благодарила его, если он предлагал ей что-нибудь из еды, но теперь она повернулась к нему, и глаза их опять встретились. Ощущение единства с Люсей у Виктора на сей раз было не таким острым, как тогда, в передней, но он вновь почувствовал веяние той радостной, но пока еще зыбкой тайны, которая уже существовала между ними. Люся улыбнулась Виктору и спросила с искренней заинтересованностью:

— А вы, действительно, совершили открытие?

— Действительно, — ответил Виктор. — Открыл закрытое. А ведь у нас же все разделено на закрытое и открытое. Бывает, например, открытая улыбка, открытое письмо. Я недавно открыл для себя, что закрываю глаза, когда целуюсь.

— И я, — сладко потянулась Таисия.

— Но это только мое открытие, для меня, а другие открывают, что быстрее скорости никуда не поедешь или что одноклеточные как-то странно мигрировали в период палеозоя, или что металл при определенных условиях становится мягким, как воск, а третьи открывают заседание и решают, что считать открытым, а что закрытым. Даже переломы и то бывают открытыми и закрытыми…

— А откуда у вас эти маски? — спросила Люся.

— Я лично против того, чтобы автор развешивал свои работы в своей квартире, устраивая из из жилья художественный салон, — сказал Антон. — Но в данном случае имейте снисхождение к хозяину и моему другу.

— Это все ваше? — Люся с любопытством посмотрела на Виктора.

Опять их глаза встретились. И если во время первой встречи ее глаза сказали молча: "Вы мне нравитесь…", то сейчас они сказали: "Мне с вами интересно…"

И снова радостное ощущение общей тайны охватило Виктора, но это было уже ощущение не зыбкой, как мираж, мечты о сближении, а уверенность, что так оно и будет.

— Это, пожалуй, не маски, — ответил Виктор Люсе, — а лица… Человеческие лица… Впрочем, разве наши лица — не те же маски, которые только условно отражают наши чувства. Удивишься — и брови полезли вверх, огорчился — и уголки губ опустились… Я бы рассказал вам, Люся, что я хотел выразить каждой маской, но лучше вы сами посмотрите и скажите свое мнение, а потом мы сравним, насколько это совпадает с тем, что задумано… Бывает же так, что достаточно посмотреть друг на друга и все понять… Так и маски мои молчат… То ли дело министр песен, взял гитару и запел? Верно, Антон?

Все повернулись к Антону.

— Ой, Антон, спой, пожалуйста, — захлопала в ладоши Таисия. — Про желтого цыпленка, а?

Антон встал из-за стола, взял гитару и сел на тахту. Остальные приготовились слушать, развернув стулья в его сторону.

Антон перебрал несколько аккордов, то ли проверяя настройку гитары, то ли настраиваясь сам. Запел он негромко, но очень чисто и с затаенной болью и грустью:

В этом месте Антон, вздохнув, распрямился. Голос его окреп и летел в завораживающем ритме гитарного боя: