— Нравится?.. — оглядела комнату Марина. — Хорошо-то, хорошо… — вздохнула она в ответ своим мыслям. — Слушай, я тут по случаю косметические наборы прикупила, по два пятьдесят, очень приличные. Хочешь парочку? Возьмешь?

— Ой, да на что они мне? — пожала плечами Люся. — Косметики у меня, слава богу, хватает — мне отец из-за границы возит. Тем более два.

— А зря отказываешься, подруга. Ведь как бывает сплошь и рядом? Пошел на день рождения, бац, а дарить нечего, полез в шкаф и будто нашел, ну просто, нашел и все тут.

— Марин, — мягко спросила Люся, — а почему ты все время как мужчина говоришь? Пошел, нашел…

— Не как мужчина, золотая моя, а как мужик, — усмехнулась Марина. — Знаешь, в детстве я так гордилась, что я — девочка, а вот к старости мечтаю стать мужиком. А сама ненавижу их, подлецов…

Последние слова Марина сказала хоть и шутливо, но с такой горечью и вызовом, что Люсе захотелось утешить ее:

— Ну, что ты? Разве можно так? Неужели ты и Сережу ненавидишь?

Но Марина, вспомнив свою старую обиду, свою незаживающую рану — свою неудачную любовь к Пижону, уже не могла остановиться:

— А что Сережа? Князь? Все они, мужики, одинаковые — любят, когда им подадут, когда уберут за ними, когда подарят им что-нибудь, когда ты покорна, как рабыня. А как дело коснется главного — в кусты. Так и Сережа — той же, мужицкой, породы. Ты не смотри, что он такой тихий.

— А мне нравится за ними ухаживать, они же как дети. И еще нравится, когда мужчина ест с аппетитом… — попыталась возразить Люся.

— … и любит с аппетитом, — грубовато рассмеялась Марина. — Я Сережу могу довести до экстаза, он аж бросается на меня, но только, если его не накормить, то и любит он без аппетита. А накормить не так-то просто. Вот у нас позавчера собрание было, так я в магазин попала только к закрытию. На прилавках можно в футбол играть, в мясном отделе только два ценника стоят на котлеты и на яйца диетические. Подхожу к кассе, десяток котлет, говорю, пробейте. Кассирша худющая, как метла, разозлилась на меня, как свекровь на сноху, где это вы котлеты видели? Я говорю, раз на прилавках нет, значит, под прилавком есть. И ценник висит. Все равно, отвечает щучка, котлет нет и неизвестно. Ладно, говорю, десяток яиц выбейте. Она посомневалась, но выбила. Подхожу к прилавку. Стоит экземпляр мужского идеала, глаза залил, набряк весь. Я ему чек, он протрезвел аж.

Где же у меня яйца, спрашивает он меня. Я ему — не знаю и знать не хочу, но ценник-то есть. Заржал. Этого добра у нас навалом, говорит, ты лучше глаза разуй. Вернулась я к кассе, деньги, говорю, верните. А что, разве яиц нет, щучка спрашивает. Ничего там нет, говорю, кроме пьяного идиота. Да еще ценники. Тут метелка с мясником сцепились, давай скандалить через весь зал, а я взяла свой рубль и домой пошла. А дома Сережа ждет, голодный…

— А как Сергей к тебе относится? — спросила Люся.

Спросила не только с тайной надеждой, что Марина все-таки сменит гнев на милость, но и с острым, чисто женским любопытством.

— Любит, — равнодушно ответила Марина. — Во всяком случае говорит, что любит…

Марина замолчала. На самом деле равнодушие ее было показным.

Марине вовсе не хотелось ругать на чем свет стоит этих непутевых, этих эгоистичных, этих невнимательных мужчин, ей просто хотелось своего женского счастья с одним из них, с таким же непутевым, с таким же эгоистичным и невнимательным, но зато своим, которого можно и поругать, и пожалеть, но который в трудный для женщины момент сам придет ей на помощь и встанет на ее защиту.

Марина думала и о Сереже, об этом милом, бесспорно влюбленном в нее человеке, который по молодости лет наивно не понимает, что разница между ними составляет ни много, ни мало шесть лет, и что эта разница сейчас возможно и не чувствуется, зато будет проявляться с каждым годом, тем более, что благодаря своей худобе, Сергей всегда будет выглядеть мальчишкой. Марина как-то случайно видела родителей Сергея и поразилась моложавому виду его отца. В тот момент у нее даже мелькнула мысль, что отец подошел бы ей даже больше, чем сын.

Марине стало больно от этих воспоминаний, тем более, что рядом сидела Люся, которая светилась от любви к Виктору, а уж Виктора-то Марина знала хорошо…

Виктор звонил Марине постоянно и все в подробностях рассказывал, хотя Марина вовсе и не требовала от него отчета, наоборот, ей было совсем не просто выслушивать Виктора, сопоставляя с оттенком зависти гармоничность сочетания так удачно подошедших друг другу Люси и Виктора и ущербность, свое возрастное несоответствие с Сергеем.

И вот еще о чем думала Марина.

Закон триумвирата — Антон, Марина, Виктор — провозглашал полную внутреннюю свободу и независимость даже друг от друга.

Так оно и было, так оно и есть, так оно и будет, но для Марины существовал свой изъян в союзе троих.

Если Антон и Виктор могли чисто по-мужски обсуждать свои проблемы, то Марине приходилось преодолевать свою женскую сущность, чтобы быть с ними на равных. Иными словами, для полного равновесия Марине не хватало в триумвирате подруги. И Марина решила, что для этой цели скорее всего подходит Люся: она обязана Марине своим счастьем, она любит Виктора, она сама жаловалась на неудовлетворенность своей жизнью.

Марина не торопила события. Она опекала Люсю, осыпала ее мелкими подарками, при случае вела с ней длинные задушевные беседы, и Люся искренне верила, что она нашла в жизни настоящую подругу.

Теперь же, по мнению Марины, пробил ее час, тем более, что Люся больно уколола ее вопросом о Сергее и поэтому Марина решила напомнить Люсе, что и ее счастье недолговечно.

— Хотела бы я знать, — тихо сказала Марина, — что скажет Сереженька, когда узнает, что я не только старая, но и больная женщина, что и рожать-то мне смертельно опасно. Это тебе хорошо, решила — и родила, ты же замужем, а я от своих только аборты делала. Вот и допрыгалась…

— Мне Михаил предлагал, но я не согласилась, — в этот момент Люся с большой неприязнью подумала о Михаиле.

— О, вопль женщин всех времен! — воздела Марина руки вверх. — О, боже ты наш, технический прогресс! Дай ты нам надежное, выгодное и удобное противозачаточное средство! О, пресвятая дева Мария! Маруся! Ты же зачала, не согрешив, так пожалей сестер своих, дай нам согрешить, не зачав. За что же мы, подруга моя, так страдаем, такое терпим? За что нам такое проклятие?

— Какое же это проклятие? — улыбаясь, сказала Люся. — Да я не только рожать, я любую боль терпеть готова ради любимого… А как же иначе?.. Ради него…

— Терпеть?.. — переспросила Марина. — Это ради мужа… или ради Вики?..

Люся смутилась. Пока они рассуждали абстрактно, она была спокойна и уверена в своей правоте, после же прямого, откровенного вопроса Люся вся внутренне напряглась, потому что поняла, что она должна дать честный ответ на этот вопрос, если не для Марины, то для себя.

И Люся ответила:

— Зачем же так? Михаил ни в чем не виноват. Мне стыдно, что я его обманываю, я не хочу этого… Но пойми и меня — я не знала, какая она всепоглощающая, настоящая любовь, как это сложно, как это больно… и как это сладко… Помнишь, как об этом Антон говорил?..

— Помню, — мрачно согласилась Марина. — Я все помню и многое знаю, знаю то, что тебе неведомо даже… Ох-хо-хо, вот смотрю я на тебя и думаю, подруга ты моя хорошая: какие же мы все-таки женщины! Иезуиты! Племя иезуитов! Дикое племя! Что хочешь оправдаем, если любим. Как же это получается, посуди сама? Что такое любовь она не знала, а ребенка родила. И жила — не тужила, и с мужем ладила, но тут явился принц и открыл девочке глаза, дал отведать сладкого! Ты извини, Люська, я ведь специально так нехорошо, так грубо говорю, потому что страшно мне за тебя! Я-то свою боль пережила, перетерпела, а вот тебе, не дай бог, еще все предстоит.

Глупостей не наделай, смотри, когда протрезвеешь, когда сладкое горечью обернется… Значит, и больно тебе с ним, и сладко, говоришь?

Люся совсем залилась краской, но не смогла сдержать своей радости: