Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Манька покраснела.

— Ну, не совсем то, что мне бы хотелось услышать, — признался Дьявол. — А каким был бы твой выбор, два года назад?

— Люди, конечно. Ради места среди людей я решилась на это отчаянное и безуспешное предприятие, — подумав немного, ответила Манька.

— Вот! А ты говоришь, благословения нет в твоей печати! Она благословляет людей на смерть, когда они проклинают тебя, как твои враги, а тебя, возможно, на бессмертие.

— А у вампира наоборот? — она вопросительно взглянула на него.

— Ну, посуди сама: пришел человек к вампиру, отдал, потом понял, вампир, поживившись, оставил его ни с чем. И разумно полагать, что он не раз вспомнит, как больно засматриваться на лобное место вампира. Живота не жалея, он закроет себя в следующий раз. Через силу, но переступит. А вампира печать благословляет на смерть. Он несется по жизни, собирая сокровища, которым нет цены: стада, жен, поет и пляшет, не рыскает в поисках пищи, как оборотень, она сама его находит. И никогда не задумается, отчего ему так везло всю жизнь, сколько раз ему приходилось убивать, что такое боль, и кто такие — люди.

— С места, где прозвучало «бессмертие», поподробнее, пожалуйста, — нахально попросила Манька, поправив подушки за спиной. Она отжала носовой платок, мокрый от слез, завернув его в конец простыни.

— Ну, Маня, в огне ты почти не горишь. В воду пробовали, тонешь, но, если поддержку дать… Еще остались медь и железо. Я смотрю на тебя, и не понимаю, в чем проблема? Ты была менее пессимистична, когда спала в шалаше из еловых веток. Разве мы остались в дураках? Так что же ты кричишь всему миру о своем поражении? Вот она — твоя благодарность! — осуждающе омрачился Дьявол.

— Да не знаю я, кому размозжить мозги сначала: Благодетельнице, вампиру, или не искать их уже? — с отчаянием в голосе оправдалась Манька. — Разве в Аду я буду более несчастной, чем я есть?

— О! О! — Дьявол изумленно округлил глаза. — Плохо ты измерила Ад! Может, только ходила вдоль? Надо было поперек попробовать. Ладно, исправлю, когда попадешь туда снова.

— Да разве я об этом?! — рассердилась Манька. — Понимаешь, у меня ведь не только надежды нет, души у меня нет! Это наказание, или что? Что мне Ад приготовил: буду я как тот паренек, влюбленный в вампира? Естественно, что я боюсь! Только не змеи, которым голова его забита, Фу-у-у! — она брезгливо передернулась. — А у меня-то их сколько?! Я ведь видела, ты мне их обратно засунул! Я готова претерпеть, чтобы их убрать, но не выдержу еще одной светлой мысли о вампирах!

— Ну и загадала ты задачку! — Дьявол сделался печальным. И не сдержал хохоток. — Ранним утром умрешь в своей постели. Как не было тебя, так и не будет. Но голос твоей нелюбви был услышан здесь и сейчас. Клянусь, что нет такой силы, которая застала бы врасплох твою землю новым обманом. Твоя кровь. Не умирай пока, — жалобно попросил он, забирая у Маньки платочек из рук, громко высморкнувшись в него. — Может, что-то еще успеешь ей сообщить, завещая самою себя!? — он стал серьезным. — Много умных мыслей в моем мире и люди там все те же, только нет у них ни ненависти, ни горестей, ни боли. Чисты, как прозрачный кристалл. И все они выросли в моей колыбели. И простили долги, расстраиваясь лишь в одном случае — если земли нет под ними. А твоя земля узнала бы тебя, даже если бы мне пришлось создать миллион клонированных Манек. Так и так происходит в мире, но ты не стала бы считаться с человеком, который пил бы святую кровь другой сущности, а следовательно, не слаще и вампирам будет твое исчезновение! Благополучию твоему не буду городить огород, но если что, помогу перегореть в некоторых местах менее болезненно.

Раз Дьявол обещал, может, стороной обойдут ее вопли замороженных вампирами мыслей о любви к ним самим. Манька тяжело вздохнула. Любви как бы не было, но побаливала печень, пошаливала селезенка — и это непреодолимое желание жалеть самою себя… А в остальном, расстроилась не делом. Но как-то гаденько ощущала свое нутро. Даже приметно. Или обесточить решил ее Дьявол, не дать думать в правильном направлении? Что-то она сама себе уже не нравилась. Часть ее над словами Дьявола задумалась, не подавая признаков неудовольствия.

Манька взглянула в сторону сладко спящего Борзеевича. Он похрапывал, пуская пузыри, как маленький ребенок. И чему-то улыбался во сне. Опять, наверное, грезил беспересадочными полетами на луну и в прочие недостающиеся места.

Почему эти двое не дотягивали до объемных мучений в ее голове? Не было ни у Дьявола, ни у Борзеевича связи с вампирами, может, потому жилось им легче и думалось проще? Манька снова и снова вспоминала, как сдавливали ее шею удавкой, обрекая ее на воловье послушание, как перетаскивали из одного угла в другой, объясняясь пинками за ту самую связь, как просили помощи у всех, кто совал в лицо вампиру-душе нарисованные деньги, как страстно клялся он в любви своей избраннице над бесчувственным и полубесчувственным ее телом, в то время, как ей открывали рот, разжимая зубы, чтобы сунуть в него свои вонючие члены, как шептал в ухо, желая ей только одного, смерти…

Ну вот, знает, а как жить после этого?

Или, как страус, прятать голову в песок, расписавшись в своем бессилии? Но ведь вампирам только это и надо, они рассчитывали на это, надеясь, что ночь укроет их, и обгаженная земля выберет не ее. Но не золото держали они в руке, и убийца прошел по ней. Страха у земли не было ни перед чем. Она принадлежала Дьяволу, который каждый день учил ее ненавидеть врага. В истории земли были вампиры и похуже. Она знала обо всем, что было с ней от сотворения мира. И выделенная в территориальную единицу, она оставалась частью вселенской, которая лежала от края до края.

Но за что? Этот вопрос не выходил из головы. Может, дело в ней, в Маньке? Может, если бы судьба соединила их, двух вампиров, как ее с ним, все было бы иначе, и она была бы свободна, и он обрел бы, наконец, свою счастливую звезду?

Дьявол мог ошибаться, когда речь шла о любви. Что он знал о ней, никогда не имевший никакой связи ни с кем, кроме самого себя? Люди и звери искали себе пару по закону выживания вида. Есть деньги, быть такому хорошим отцом и кормильцем, нет, ну и не надо! Манька не хотела верить, что только боль могла связать случайных людей. Иначе судьба ее становилась до паскудного предсказуемой. Убить душу-вампира? Но разве земля приняла бы убийцу? Даже вампиры не рисковали убить человека, взывая к земле. Они обесчещивали такой любовью, что и словами не высказать. И ничуть не жалели себя. Но только в бессознательном состоянии. В сознании или же в полубессознательности, наоборот, не стеснялись высказать все, о чем думали и на что надеялись, поднимая себя до Небес. Получалось, половинчатый кошмар убить нельзя, вампиршу убивать бесполезно, любить — Дьявол не простит…

В общем, страдания были тщетными и на пустом месте. Не было ответов на ее вопросы. Ни у нее самой, ни у Дьявола, а Борзеич, тот и не пытался сделать хоть какие-то заявления на сей счет.

Манька зажмурилась, стараясь заснуть.

Постельный режим, призналась она сама себе, хороший способ отдалиться от превосходящих ее по интеллекту индивидуальностей, каковыми были и Дьявол, и Борзеевич — как оказалось, первенец из народа, которому предстояло вести незамысловатую жизнь среди людей, сохраняя остатки их разума. Он привносил в человеческую жизнь среди нечисти немногочисленные озарения и повод происки нечисти иногда видеть. Если только человек уже сам дошел, что жизнь не так проста, как кажется.

Странно, но как только Борзеевич исчезал из вида, человек мгновенно произносил клятвы, что в глаза не видывал такое разумное существо. Горошины Борзеевича, часто бросаемые им на прощание, начисто отшибали память. Редкие исключения не валились с памяти, отведав такую горошину. Даже она, проведя с ним столько времени, с трудом вспоминала о нем, когда Борзеевич привычно кидал горошину через плечо. Он как-то сразу таял в уме, словно надпись на промасленной бумаге, расплывался и объемно расползался во все стороны, вытекая из информационного банка, который чуть-чуть поправился за то время, пока Манька слушала Дьявольские философские измышления о себе самом и о всяком другом. И только когда Борзеевич появлялся снова, напоминая о себе и о некоторых пережитых совместными усилиями событиях, она приходила в себя, всякий раз не переставая удивляться своей дырявости. Борзеич привык к таким провалам в памяти людей и не обижался, лишь иногда качал головой, когда восстановления ее памяти ждал дольше обычного. Разве что Дьявол никогда не забывал о Борзеевиче, хотя тот забывал о нем частенько. Видно, на Борзеевича у Дьявола были свои горошины, и так он подшучивал над стариком.

82
{"b":"129930","o":1}