Человек ткнул в нее пальцем, забыв задать вопрос.
— Порода новая, существо невидимое, — объяснил черт, хитро прищурившись.
— И… Он же с крыльями! Как человек! А не пробовали…
«Они видят мои крылья!» — догадалась Манька, вспомнив о них.
— Пробовали, но не за плечами они у него, а на плечах. От света его корчит. Ночная зверюга. Привыкла жить во тьме. Болезный он, — черт поморщился. — Отче совсем ума лишился, создает полуфабрикаты. Может, фантазия иссякла?
— Ну, я тоже не из корыта вылупился. Оберег смог поднять, а тут не справится?!
— Зверь он, горбатый, кривой и страшный. Как смерть! Вот кому он гробы приготовил?! — черт взглянул на нее так пронзительно, что Манька ужалась, почувствовав себя букашкой. Черт ее видел. Он не шарил глазами, как его собеседник. — И от Зверя недалеко ходит, — продолжил глумиться над нею черт. — Сегодня Зверь к нему, а завтра он Зверем! А медалька на груди пропечатает: «Мо-ло-дец! Прощай Небо, здравствуй Землица!» Пускай полежит, глядишь, созреет. А нет, нечего жалеть о несбывшемся, мало ли о чем Господь подумал. Что же, все мысли Мессира надо воплощать в жизнь? Подумает-подумает, и перестанет думать!..
— Зуб мудрости не дается просто так. Вырвать его, и вся челюсть отлетит. Вот ты пришел к человеку в ночи, посмотрел на его землю, и ночь черна, и ты черен. И хочешь, чтобы слепой порадовался твоему приходу? Поймай-ка черного кота ночью! Я тоже мыслью Мессира был. Крылья-то — настоящие! Это мы сейчас друзья, а там ты мне был злейший враг! Короче, покажи его Мессиру.
— Но ты же радовался! Я всегда думал, что ты радуешься! — изумился черт, вылупившись на собеседника.
— Я?!. Я слезами умывался и сопли из ушей выковыривал. Как же мне было не радоваться, когда я, наконец, настигал тебя?!
— Мессир о нем знает. Он сам нелегкого принес… — Черт снова покосился в Манькину сторону.
— Зачем?
— Чтобы Зверя посмотрел. А он не стал смотреть, он за нами охотится! Береженого Бог бережет! Пойдем-ка отсюда, не ровен час, положит в гроб и утащит под землю…
Один стал слегка напуганным, второй усмехнулся.
Оба заторопились.
Наверное, для жителей Рая (Ада) наступило время обеда или ужина. Или закончился рабочий день. На улице их осталось меньше. Черти, лишенные крыльев и жертвенных агнцев, учинили новую забаву: надувались как воздушные шары и летели ввысь, соревнуясь, кто поднимется выше.
Манька отчаянно позавидовала и тем, и другим. Ей бы здесь понравилось. Не будь она периодической таблицей Менделеева и осликом вампира. И там ей не было места, и тут ей не было места.
Черти будто дразнили ее: лопались над самой головой, шлепаясь о землю, как тряпицы, наполненные водой, вскакивали, и припускали к своим. Самые отважные и отчаянные плюхались там, где она сидела. Кто будет уступать место привидению? Один даже сел между крыльями, представляя, что это именно его крылья. Он все время косил через плечо, и, образно выражаясь, выбирал такое положение, чтобы крест крестов оказался на груди. Манька заметила его, когда затылочное зрение развернулось, и она вдруг начала видеть Утопию будто в зеркале, как когда смотрела через черта на подвал избы из бани…
Не обходили вниманием мелкие пакостники и животных, но те были еще менее восприимчивыми к братве с мелкими рожками, веселыми рожами и шерстью. Саблезубый зверь лишь потянулся и скребнул по десяти килограммовой мясо-плодовой вырезке когтями в два Манькиных пальца, когда два черта стащили его добычу, зевнул, то ли издав рык, то ли отрыжку, перевернулся кверху брюхом и совершенно не реагировал, когда шутники, не зная, что теперь делать с мясным деликатесом, начали совать ее ему под нос, стараясь открыть пасть и положить между зубов.
В небе зажглись… Трудно передать сияние падающих огненных столбов света. Все-таки, видимо, закончился рабочий день. Нельзя сказать, что наступила полная ночь, просто свет начал собираться в пучки, земля загорелась. Небо стало темно-фиолетовым и темно-синим. Манька не могла оторвать глаз от разноцветных трепещущих полотнищ, от искрящихся струй ветра, выплывающего из земли тумана…
Пошел дождь.
Лужи наполнились, не успевая просачиваться в землю, и ручейки быстро превратили речку в бурную реку. Потревоженные рыбины, отучившись выгребать против течения, проплывали мимо, как бревна, переваливаясь друг через друга и образуя заторы. Вот для чего нужны были пираньи: сдохшая от старосты рыба никому не лезла в пасть, а пираньи могли быстро и безболезненно освободить место для плодившихся и размножавшихся.
И там, где ступали люди и черти, притаптывая траву, она поднималась, густая, как ковер.
Существа, которых в ее расплавленной объективности не было и в помине, летали, шныряли, ходили и ползали, иногда у самого уха…
— Господи, Дьявол, затвори дверь, я не могу войти и не могу выйти! — мысленно взмолилась Манька, раздваиваясь, теперь уже не на лево и право, а на зад и вперед. — Я не должна здесь быть! Не должна! Я же в Аду сижу! — спохватилась она, сообразив, что потеряла день.
Она только сейчас вспомнила, что нужно найти душу вампира.
Спасибо черту — напомнил!
Ей страшно не хотелось возвращаться в свою каменную и расплавленную реальность. Царствие Дьявола… лучшая его часть, было так близко, за спиной, и до боли хотелось остаться там кем-нибудь, зверюшкой, травинкой, той же мухой, достигшей преклонного возраста, чтобы почувствовать себя существом в полном смысле этого слова. Но она не могла проникнуть за пределы своего Бытия, только заглянуть.
Манька выплыла из-под реальности, и ужас поверг ее в отчаяние.
Здесь мало что изменилось: с неба падали огромные скалы, лава плавила камень, огромные глыбы скал течениями волокло мимо, а легкие, забитые пеплом, как будто зацементировались… Она дышала, но не чувствовала воздуха, чудом оставаясь живой. Или их уже не было. Она вспомнила наставление: войти в огонь и понять. Инструкция инструкции рознь. Манька застонала, встала на корточки, проползла площадку плиты, на которой сидела, из конца в конец. Плита оказалась не такой большой.
Что значит, войти в огонь?
Да разве ж можно что-то понять, если уже понимать станет некому? И как, простите за вопрос, бродить по этой лаве? Плыть что ли? Реки лавы и никаких привилегий!
— Дьявол, ы-ы-ы-ы, сам бы побегал тут, по реченьке твоей горючей! — ругаясь, но не громко, простонала Манька. — Не человеческое же у тебя условие! Как копать — так я, как куда сходить — я, как хоронить — я, нечисть рубить — и тут я, чертям вольную добыть… Ну чем я тебе не угодила, благородный труженик адовых порядков?! Модно себя хвалить…
Видимо там, в Утопии, все спали, поговорить было не с кем — Дьявол откликнулся сразу.
— Манька, иду я по своему саду, слышу, вопиет ко мне комар, который прежде срока в землю мою пришел, Ай-яй-яй, как не умно ходить по всем весям дорогам. Куда занесет, знаешь? — услышала она насмешливый, до боли знакомый голос. — Перспектив у тебя никаких, ну хоть сейчас сдаешься ли?
— Ты мне сам саван сошьешь, али по старой дружбе Борзеевича просим? — пристыдила она его. — Вижу же, что земля под ногами, а как ступить не знаю! Ведь как-то же они живут! Значит, есть земля! Черти… там, в избе… тоже не в воздухе летали. К земле привязаны, разве не так?
— Мертвец одно, а живой человек другое. Прежде срока в Аду не покалечит себя человек. Ад — это круто! А если линию судьбы перечеркнет мертвечина, тогда смерть. Но здесь одна она: вызов брошу, и пойдешь на смерть. А пока ходи буквой Закона. Восьмью глазами разве не найдешь куда ступить? И перестань смешить! Ты — красная глина, которая была когда-то мной. Что с ней станет? Оживешь — будешь жить, нет, закончу начатое. А как назад соберешься, кликни черта. Ты его вернула, теперь пусть он тебя вернет. А я пока Борзеевичу привет кину… от вашего дому в звонную думу!
— А где мне искать нетопырей, людей и окаянных? — крикнула Манька смелее.
— Везде где ты! Растопырь уши, раскрой глаза пошире. Чем бы брачная контора была, если бы не соединяла женихов и невест? Я на работе, Манька, мне тут половником стучать не пристало! Там, внизу, земля тебе показывает меня, а тут мы над землей.