Решение, к принятию которого Сталин уже был близок, не имело еще четкой формулировки и не облеклось в какую-то конкретную форму. Но оно, несомненно, делало ставку на «антисемитизм, который был не случайностью, а рассчитанным ходом с далеко идущими последствиями как во внутренней, так и во внешней политике Советского Союза»[1]. Этот вывод, к которому пришел видный специалист по новейшей российской истории Владимир Наумов, представляется абсолютно бесспорным. Для Лубянки было важно уловить направление ветра, который дул из Кремля, и в соответствии с этим, подчиняясь его движению, разработать надлежащий сценарий.

Ветер дул в ту самую сторону, которая была по душе лубянскому шефу Абакумову, хотя, разумеется, этот исполнительный, толковый и безжалостно жестокий служака подчинился бы любому направлоению. Но тут – кремлевский заказ и движение души находились в полной гармонии. Естественно, в силу своей специфики Лубянка не могла ограничиться лишь подачей сигналов об идейной опасности «еврейского национализма». Она должна была его трансформировать в нечто конкретное – по свойственной ей модели – и представить как шпионаж, несущий угрозу безопасности страны.

В центре спешно разработанного сценария оказались два американских журналиста еврейского происхождения – Пейсах Новик и Бенцион Гольдберг. В США они относились к «крайним левым» и подозревались – скорее всего, не без оснований – в связях с советскими секретными службами. Новик был ветераном рабочего движения в США, с 1921 года состоял в компартии, располагаясь на самом просоветском ее крыле, редактировал газету американских коммунистов-евреев «Морнинг Фрайхайт», где всегда печатались статьи, восторженно отзывавшиеся о «сталинской национальной политике», а Гольдберг как раз и был автором большинства этих статей. Возвратившись из поездки по Советскому Союзу, он опубликовал репортажи не только в «Морнинг Фрайхайт», но и в других американских газетах левого направления, где использовал полученные им в Москве пропагандистские фальшивки для восхваления Сталина, советской «дружбы народов» и вообще всего того, что было принято называть «советским образом жизни».

Эти материалы были переданы ему через ЕАК после того, как прошли военную цензуру и получили одобрение множества должностных лиц и инстанций. Однако теперь (таким был осуществленный замысел Лубянки) их следовало признать содержащими шпионские сведения и ответственность за разглашение государственных тайн возложить не на всех проверявших и одобрявших, а только на руководителей и сотрудников ЕАК. И Гольдберг, и Новик входили в руководство Американского комитета еврейских писателей, художников и ученых – главного партнера ЕАК в годы войны, по приглашению которого Михоэлс и Фефер совершили поездку по США, и благодаря которому собрали огромные деньги в поддержку Красной Армии.

Парадокс состоял в том – подчеркнем это снова, – что американская контрразведка (отнюдь, как сказано, не без оснований) подозревала Новика и Гольдберга в «деловом» контакте с Лубянкой, а последняя – без всяких оснований, без каких-либо оговорок и, конечно, без малейших доказательств – представила их Кремлю в качестве несомненных агентов ЦРУ. Да по правде сказать, иного выхода, чтобы выполнить заказ Кремля, у Лубянки попросту не было, ибо никаких других американцев, посещавших Советский Союз и имевших контакт с деятелями ЕАК, не существовало вообще. Поэтому Абакумову не оставалось ничего другого, кроме как объявить шпионами тех, кто действительно встречался с Михоэлсом и другими сотрудниками ЕАК непременно в Москве: по лубянскому сценарию американские эмиссары не должны были ограничиться тем, что им пересылают через официальные каналы, а сами сюда приезжать за шпионскими материалами.

Еще раньше, и совсем по другому поводу, велось расследование (на языке спецслужб это называлось «разработкой») другого «шпионского» сюжета. Он касался ближайших родственников Сталина по линии его покойной жены: в центре внимания «органов» оказалась вея семья Аллилуевых, к которой Сталин давно питал глубокую неприязнь. Еще в 1938 году был казнен муж одной из сестер Надежды Аллилуевой (жены Сталина), отличавшийся исключительной жестокостью – чекист Станислав Реденс (поляк). Казнен вовсе не за свою жестокость, а за то, что, – по убеждению Сталина, собирался его убить[2]. Тогда же при загадочных обстоятельствах внезапно умер брат Надежды – Павел Аллилуев. Он был командармом (звание, равное введенному позже званию генерал-полковника), близким к военной разведке (работал в Берлине), состоял в тесной дружбе с советским резидентом, впоследствии перебежчиком, Александром Орловым (Фельдбиным).

Есть основания считать, что Павел был отравлен ядом, заложенным в папиросу[3].

Теперь наступил черед его жены Евгении, ее нового мужа Николая Молочника (еврея), ее дочери Киры (артистки Малого театра), и, наконец, последней из остававшихся еще на свободе членов семьи Аллилуевых (кроме стариков – матери и отца – и психически больного брата Федора) – младшей сестры Надежды – Анны, члена Союза советских писателей[4]. К ним пристегнули еще друзей семьи – театроведа Лидию Шатуновскую и ее мужа, опять же еврея, профессора физики Льва Тумермана[5].

За всеми перипетиями этого дела внимательно следил Сталин: его убедили в том, что члены семьи Аллилуевых не только в общении друг с другом, но и встречаясь с «посторонними лицами», клевещут на Сталина. Ясно, что речь шла о загадке гибели его жены, к каковой сам вождь имел самое прямое отношение, даже если он лично и не нажал на курок пистолета. Эта смерть, обросшая достоверными и сомнительными слухами, которые были ему хорошо известны, резко обострила и без того присущую ему мнительность. Страдавший стремительно прогрессировавшей манией преследования, он превратил эту манию в главный мотор своей карательной политики.

Хорошо обо всем осведомленный Абакумов точно рассчитал свои ходы. В его мудрую голову пришла дерзкая и вместе с тем простейшая мысль: соединить обе «разработки» – семьи Аллилуевых и ЕАК – в одну. Создать мощное дело – с множеством ответвлений… На этот счет у Лубянки имелся огромный опыт по формированию «контрреволюционных террористических групп». А тут связь никак вроде бы не пересекающихся линий напрашивалась сама собой. Дело в том, что Шатуновская, бывшая ученица Мейерхольда, активно выступавшая в прессе как критик и журналист, находилась в близком знакомстве с Михоэлсом и помогала ему в работе над статьями (театральными и публицистическими), которые тот писал. Для Лубянки не было ничего проще, чем провести цепочку от Аллилуевых к Шатуновской, от нее к Михоэлсу и всему ЕАК, а от них и к американской разведке. Тем более что с Аллилуевыми еще дружили и жили с ними в ближайшем соседстве жена начальника Тыла вооруженных сил СССР Андрея Хрулева – Эсфирь Горелик и сотрудник этого министерства, специалист по радиолокации, генерал Григорий Угер. Таким образом, семья Аллилуевых оказалась в плотном еврейском окружении, и, по лубянской логике, этого было вполне достаточно, чтобы шпионы – Михоэлс и другие еаковцы, – воспользовавшись такими связями, вытягивали из своих осведомленных знакомых важнейшие государственные тайны. Самой важной из важнейших, как напрямую сказано в следственных документах, была тайна «личной жизни Главы Советского правительства», которой «интересовались американские евреи»[6]. При этом, как сказано там же, не названных по именам американских евреев интересовала не только личная жизнь «главы» в прошлом, но и в настоящем – тоже. Речь, видимо, шла о широко распространявшейся немцами во время войны версии, будто бы Сталин то ли женился, то ли сошелся с некоей сестрой Лазаря Кагановича.

Независимо от достоверности версии, мысль о том, что кто-то осмеливается вторгаться в интимную сферу божества и перемывает его косточки, сидело занозой в сталинском мозгу. Лубянка старалась максимально использовать этот «пунктик» вождя. Еще за несколько лет до описываемых событий кинодраматурга Алексея Каплера – первую любовь дочери вождя, юной Светланы Аллилуевой, обвиняли в том, что по заданию английской разведки, естественно связанной с «сионистскими кругами», он пытался приблизиться к «главной» советской семье, чтобы раскрыть какие-то секреты вождя народов и продать их врагу…[7]