— Я была знакома с вашим отцом, — сказала Сара. — В молодости.

— Полагаю, это было не так уж давно, — сухо заметила собеседница. — Что ж, входите. Я Джейн Киприан. Мой отец очень стар и болен. Сами увидите, — добавила она. — Может быть, вам повезет. Иногда он бывает в себе.

Сару охватило тревожное предчувствие, похожее на страх: предстоит встретиться лицом к лицу с человеком, утратившим здравый ум, контроль над собой. Она шла по коридору вслед за Джейн Киприан. Сам по себе коридор не был темным или зловещим, но, на взгляд Сары, скопище старой мебели, картин, украшений выглядело довольно мрачно.

Перед закрытой дверью Джейн Киприан остановилась и повернулась к Саре:

— Напрасно вы не позвонили заранее.

— Я живу рядом. Проходила мимо.

Сердитый взгляд, нетерпеливое движение плеч, и дверь отворилась. В комнате, представшей взгляду Сары, следовало бы жить выходцу из прошлого века. Она была полностью выдержана в викторианском духе, вплоть до ламбрекена с косичками над камином и фотографий в рамках над ним. Перед незатопленным очагом в покрытом чехлом кресле сидел старик. За те годы, что Сара не виделась с ним, Фредерик Киприан вылинял, съежился и усох, точно опавший лист.

— Папа! — окликнула Джейн. — К тебе гости.

Старик повернул голову, потянулся к костылям, прислоненным к подлокотнику кресла, потом передумал и протянул навстречу Саре дрожащую руку:

— Урсула!

Сара покачала головой.

— Вас зовут иначе? — поинтересовалась Джейн Киприан.

— Так зовут мою мать.

— А! Он всегда путает. Это мисс Кэндлесс, папа.

— Урсула! — повторил он.

Сара заставила себя подойти ближе, протянуть руку, но Киприан посмотрел на ее кисть, словно на невиданный предмет. Голос его сделался высоким и тонким, словно с годами связки укоротились:

— Ваш муж совсем забросил меня, не навещает.

Она чуть было не ответила, что Джеральд Кэндлесс умер, но вовремя поймала взгляд Джейн, которая выразительно покачала головой. Не зная, как быть дальше, Сара беспомощно обратилась к ней:

— Я хотела спросить его насчет эмблемы на книгах моего отца.

— Попытайтесь.

Но она не решилась.

Старик с тонкой кожей, с глазами не от мира сего показал Саре, что есть вещи, которые ей не по силам. Она и не подозревала раньше об этом недостатке — о неумении общаться со стариками, с выжившими из ума людьми, не такими, как она. Ей вспомнилась беседа с Джоан Тэйг.

— Мне пора, — сказала она. — Зря я пришла.

— Наверное, зря.

Эта женщина презирала ее. Презрение сгущалось в воздухе, Сара физически ощутила его и, отвернувшись к двери, вся подобралась, выпрямила спину. Вслед прозвучал ясный ликующий голос старика:

— Я поймаю вас на слове и непременно приеду, когда погода наладится. Весной, повидать вас и ваших мальчишек.

За дверью, в захламленном коридоре, Джейн Киприан остановилась, чтобы пояснить:

— Альцгеймер, как вы догадываетесь.

— Очень жаль.

— Что ж, вам следовало позвонить.

Сара быстро шла домой, стараясь не думать о том, во что превратилась жизнь этой женщины. Ее трясло. Какая же озлобленная эта Джейн! Зачем так грубить людям? Надо поговорить с Хоуп, сказала она себе. С этого и следовало начать. Может быть, сестра знает, откуда взялся черный мотылек. И Сара поймала такси. У сестер не было принято являться друг к другу без предупреждения, а на полпути она сообразила, что Хоуп гостит у Фабиана, и продиктовала таксисту адрес на Шедвел Бейсин. Длинный путь, ехать на такси — расточительство. Неужели ей так понадобилось пообщаться? Или знакомство с Адамом сделало ее более уязвимой, в каком-то смысле — более одинокой?

Двое родственников Фабиана, провинциалы, остановились у него на несколько дней и ночевали в спальных мешках на полу гостиной. Хоуп, отворившая Саре дверь, обрадовалась при виде сестры, и Сара была тронута, хотя и слегка удивлена таким приемом, пока Хоуп не шепнула ей в коридоре:

— Мы как раз играем в Игру.

— Что? С кузенами?

— Твой приезд окончательно добьет их, и они отправятся в паб. Мы с ними не пойдем, у нас и дома достаточно выпивки.

Родственникам Фабиана, его двоюродному брату и сестре, было около тридцати. Хоуп взяла за лезвия кухонные ножницы и передала их брату:

— Я передаю ножницы закрытыми.

Брат осторожно принял ножницы, раскрыл и передал Саре:

— Я взял закрытые ножницы, и передаю их раскрытыми.

— Неправильно! — возликовала Хоуп.

Сара приняла ножницы, взяла их за кольца, закрыла и передала кузине:

— Я взяла ножницы раскрытыми, и передаю закрытыми.

Кузина раздвинула ножницы, дважды перевернула в воздухе, закрыла и сказала:

— Я взяла раскрытыми и передаю раскрытыми, — и с этими словами вручила ножницы Хоуп.

— Верно, — сказал Фабиан. — А почему?

— Потому что они раскрыты.

— Неправильно.

— Но ведь вы сами так говорите, верно?

Хоуп и Фабиан ехидно посмеивались. Кузина предположила, что все зависит от того, в какую сторону смотрят кончики, а ее брат решил, что считаются повороты. Они играли еще полчаса, но родственники так и не разобрались в правилах. Хоуп и Фабиан веселились от души, и у Сары тоже поднялось настроение. Кузен стал требовать объяснений, но Фабиан отказал наотрез: информация просочится, и они с Хоуп навсегда лишатся любимого развлечения.

— Кто-нибудь идет с нами в паб?

Хоуп решительно отказалась и, только дверь затворилась, извлекла бутылку — на этот раз не вина, а ликера «Стрега».

— Ох, напьюсь! — сказала Сара.

— Очень правильная мысль. По-моему, тебе не помешает. Фаб покопался в истории с убийством в Хайбери — помнишь то дело, на котором якобы основана «Белая паутина»?

— Что-то нашел?

— Он в этом спец.

— Это имеет какое-то отношение к папе, Фаб? И вообще, как по-твоему, «Белая паутина» действительно связана с этим случаем? Проливает хоть какой-то свет на папино прошлое?

Фабиан повертел в пальцах стакан, всматриваясь в колыхание бледно-желтого напитка, задумчиво отхлебнул глоток.

— Я не читал книгу. — Судя по его тону, и не намеревался читать. — Смотри сама. Я все записал. — Он передал ей зеленую папку с десятком исписанных листков.

— Научный подход, — с некоторым испугом протянула Сара.

— Только с виду, — подбодрил ее Фабиан.

— Я все думаю насчет черного мотылька. Он что-нибудь означает? Почему на папиных книгах эта эмблема? Ты что-нибудь знаешь, Хоуп?

— Никогда не задумывалась.

— Просто поразительно, как мало эти две юные леди, столь привязанные к своему отцу, интересовались им, — прокомментировал Фабиан и, поймав яростный взгляд Хоуп, поспешил уточнить: — Я имею в виду — при жизни. Обычно женщины хотят все знать о родителях, об их детстве. И когда на его книгах появился мотылек, вы уже были не маленькие девочки. Могли бы спросить: почему мотылек, папочка?

— Мы не спрашивали, — пожала плечами Хоуп. — Не спрашивали, и все тут.

Словно человек, осознавший глубокую истину, Сара проговорила задумчиво:

— А ведь и правда, люди обычно не проявляют особого интереса к человеку, который поглощен ими. Будто папиного интереса к нам было достаточно, ни для чего другого места не оставалось. Папа жил нами, мы принимали его обожание, но не особо вникали в жизнь самого обожателя.

— Замечательно, — откликнулся Фабиан, на которого эта речь не произвела впечатления. — Только теперь у нас трудности.

— Он бы ничего нам не сказал, — возразила Хоуп, вновь берясь за бутылку. — А может, тебе поговорить с той женщиной, которая делала обложку «Гамадриады»? — предложила она сестре. — Вероятно, ей что-то известно. Ведь первый раз мотылек появился на «Гамадриаде».

— Я ее не знаю. Даже имени не помню. Сколько лет прошло — восемнадцать?

— Зато я знаю. В смысле, знаю в лицо, а зовут ее Мелли Пирсон. Я встретила ее на улице, когда в последний раз ездила к тебе. Наверное, она живет в твоем районе, если только не в гости приходила.