Подавшись вперед в кресле – он сидел спиной к окну, – широко расставив ноги, Джеральд раскрыл ножницы так, что лезвия образовали прямой угол. На губах его играла улыбка. Это был крупный мужчина, чью шевелюру журналисты сравнивали с львиной гривой. Но курчавая грива уже поседела, приобрела оттенок металлической стружки. Руки большие, пальцы длинные. Он протянул ножницы Джулии Ромни, промолвив:

– Я передаю ножницы раскрытыми.

Джулия протянула ножницы Хоуп в том виде, в каком их получила:

– Я передаю раскрытыми.

– Неправильно. – Хоуп закрыла ножницы, перевернула остриями вверх и вложила в подставленную ладонь Титуса Ромни:

– Я передаю ножницы закрытыми.

Титус повторил ее движения и передал ножницы Саре. Оглянувшись на Джеральда, он заявил, что передает ножницы закрытыми.

– Неправильно. – Сара раскрыла ножницы и передала отцу, держа за одно лезвие. – Я передаю ножницы закрытыми, папа.

В глазах Джулии мелькнул проблеск догадки – она поняла или ей показалось, будто она поняла. Выпрямившись, она дважды повернула ножницы против часовой стрелки, передала их Хоуп и сказала, что передает закрытыми.

– Да-да, – подтвердила Хоуп. – А почему?

Ответа Джулия не знала. Сказала по наитию:

– Но ведь они закрыты, верно?

– Только поэтому? Вы должны передать их закрытыми и знать почему, чтобы все это видели. Когда знаешь, в чем дело, это проще простого, честное слово. – Хоуп раскрыла ножницы. – Я передаю ножницы раскрытыми.

Так продолжалось около получаса. Титус Ромни спросил, удалось ли новичкам разобраться в игре, и Джеральд сказал: да, конечно, но не с первого раза. Джонатана Артура осенило уже на второй раз. Услышав имя лауреата премии Джона Ллевелина Риса и Сомерсета Моэма, Титус пообещал удвоить усердие. Сара добавила в стакан бренди и спросила, кому еще долить:

– Портвейн, папа?

– Не стоит, дорогая. Голова разболится. Налей лучше Титусу.

Сара обслужила гостей и присела на подлокотник отцовского кресла.

– Я передаю ножницы раскрытыми.

– Но почему? – В голосе Джулии прорвалось раздражение, лицо покраснело. Кэндлессы, дожидавшиеся первых признаков капитуляции, торжествующе переглядывались. – Как же так? Ты только что передавала их закрытыми. Что изменилось?!

– Я же говорила, с первого раза не угадаешь, – напомнила Хоуп, слегка зевнув. – Я передаю ножницы закрытыми.

– Ты всегда передаешь закрытыми!

– Правда? Ладно, в следующий раз передам раскрытыми.

В тот момент, когда Титус, раскрыв ножницы, старательно поворачивал их по часовой стрелке, в открытую стеклянную дверь гостиной вошла Урсула. Одной рукой она придерживала выбившиеся из заколок длинные волосы, тонкие, светлые от седины. Заметив ее улыбку, Титус решил, что сейчас хозяйка скажет что-нибудь вроде «Все еще играете?» или «Так и не разгадали секрет?», но она молча прошла через комнату и скрылась за дверью, ведущей в холл.

Оглядев собравшихся, Джеральд предложил:

– Хватит на сегодня.

По смеху девушек – Сара изгибалась, заглядывая отцу в глаза, чтобы смеяться с ним в унисон, – Титус сообразил, что этой фразой, произнесенной несколько помпезно, Джеральд всегда заканчивал Игру. Вероятно, обязательным считалось и заключительное пожелание:

– В следующий раз повезет.

Джеральд поднялся на ноги. Титусу померещилось – без всяких на то оснований, разумеется, – что старика («Великий Старец», называл он его про себя) потревожило возвращение жены, а потому Игра уже не доставляла ему удовольствия. Что-то его беспокоило. С лица сошел румянец, оно стало почти таким же серовато-белым, как волосы. Сара – та из дочерей, что лицом больше напоминала мать, – тоже заметила перемену. Бросив взгляд на сестру, внешне похожую на отца, она спросила тревожно:

– Папа, ты здоров?

– Вполне. – Гримаса на его лице адресовалась содержимому стакана, к дочери Кэндлесс обернулся с улыбкой. – Не нравится мне портвейн, никогда его не любил. Лучше бы выпил бренди.

– Я налью тебе бренди, – вызвалась Хоуп.

– Не стоит. – И он сделал жест, который ни разу на глазах Титуса взрослый мужчина не позволял себе по отношению к взрослой женщине, – вытянул руку и погладил дочь по голове. – Мы разбили их наголову, дорогая. В пух и прах.

– Как всегда.

– А теперь, – с озорной усмешкой в глазах он обернулся к Титусу, – пока вы еще не ушли, хотите посмотреть, где я работаю?

Кабинет. Интересно, эта комната называется кабинетом или нет? Здесь написаны его книги, во всяком случае большинство из них. Жарко, душновато. Из окон видно море, то есть большая часть длинного и плоского, в полмили шириной побережья, волны почти неразличимы вдали. Небо и море сливаются в размытой дымке. Большое окно закрыто, но черные шторы раздвинуты, открывая доступ солнцу – письменный стол, кресло, книги перед столом и позади стола купаются в его лучах. Джеральд Кэндлесс печатал на машинке, а не компьютере. В ониксовом стаканчике дожидались ручки и карандаши.

Слева от машинки – гранки нового романа. Справа – рукопись в дюйм толщиной. Полки до самого потолка заполнены книгами – словари, энциклопедии, разные справочники, поэзия, биографии, романы – сотни романов, в том числе самого Джеральда Кэндлесса. Кожаные и матерчатые переплеты радужно переливались на солнце.

– Как вы себя чувствуете?

Лицо Джеральда вновь посерело, скрюченные пальцы правой руки крепко обхватили предплечье левой. Титус невольно повторил вопрос, заданный отцу Сарой, но Джеральд не отвечал. Похоже, этот человек предпочитает промолчать, если не может сказать ничего определенного. Не станет вести светскую беседу, отвечать на вежливые расспросы о здоровье.

– Вас так и зовут – Титус?

Внезапный вопрос удивил его:

– Что?

– Не знал, что у вас проблемы со слухом. Я спрашиваю: Титус – ваше настоящее имя?

– Конечно.

– Похоже на псевдоним. Не стоит обижаться. На самом деле, далеко не каждый носит свое подлинное имя. Оглядитесь по сторонам. Выбирайте не спеша. Найдете книгу – я вам ее подпишу. Только не первое издание, это уж слишком.

Титус пытался высмотреть свою собственную книгу. Но здесь ее не было – на глаза не попадалась. Он постоял перед рядами книг, принадлежащих перу Джеральда Кэндлесса, гадая, какую лучше взять, и наконец достал с полки «Гамадриаду».

– Вы читаете по-фински?

Титус слишком поздно обнаружил, что потянулся к стеллажу с переводами, и хотел сделать вторую попытку, но Кэндлесс опередил его – вытащил тот же роман, изданный Книжным клубом, и расписался на форзаце. Только имя, без обращения, без добрых пожеланий. Солнечный луч упал на крупные кисти писателя – они если и не дрожали, то и не лежали спокойно.

– Итак, вы откушали ланч, посмотрели мой кабинет и получили роман. Теперь вы должны сделать кое-что для меня. Одно доброе дело в обмен на другое – вернее, даже на три добрых дела. Справедливо?

Он ожидал услышать подтверждение. Титус с готовностью закивал:

– Все, что в моих силах.

– О, это вам по плечу. С этим всякий справился бы. Видите эти бумаги?

– Гранки?

– Нет, не гранки. Рукопись. Заберите ее с собой. Просто унесите отсюда? и все. Можете это для меня сделать?

– Что это такое?

Джеральд Кэндлесс уклонился от прямого ответа:

– Я уезжаю на несколько дней. Не хочу оставлять бумаги в доме, пока меня не будет. Уничтожать тоже не собираюсь. Может, однажды я это опубликую – закончу и опубликую. Если достанет отваги.

– Это ваша автобиография?

– Конечно, – с едкой усмешкой подтвердил Джеральд. – Я даже имен не менял. – И тут же добавил: – Это роман, то ли начало, то ли конец, пока не знаю. И «он» здесь – не он, и «она» – не она, «они» – не они. Ясно? Главное, чтобы рукопись не валялась тут без меня. Пригласив вас сюда, после того как мы познакомились в как-бишь-его…

– В Хэй-он-Вай.

– Именно. Пригласив вас, я подумал – вот кого надо попросить. Кого же еще?

– Хотелось бы знать, почему вы не положите рукопись в банк на хранение?