Слушая его рассказ, Евгений еле сдерживает слезы. И когда старик уходит, он, чтобы не разрыдаться, смеется как сумасшедший.

Это какая-то странная машина, огромная черно-белая, и чем-то она похожа на самолет. Некто, в светском костюме, кого Евгений уже где-то видел, подходит к нему и, представившись социальным агентом, говорит:

– Этот хорошо отлаженный механизм сам исполняет ваши желания. И отныне вам не надо тратить себя, чтобы куда-то попасть.

– А что, разве мне обязательно надо куда-то попасть?

– Конечно, мой друг, всем нам нужно куда-то попасть, – усмехается агент. – Хотите посмотреть, как она работает?

Жестом он приглашает его подняться по узкой железной лесенке на самую крышу кабины. Поднимаясь вслед за агентом, Евгений мучительно пытается вспомнить, где же он его уже видел, и наконец вспоминает. Конечно же, это тот самый сутенер, сутенер Эль. Когда-то этот прыщавый тип приезжал за ней к нему на квартиру. Поднявшись на небольшую, но просторную площадку, Евгений видит несколько ящиков.

– Скоро уже начнем собирать, – говорит сутенер, посмотрев на часы. – А пока еще есть время, я расскажу вам, как это делается.

– Время инструкций, – пытается пошутить Евгений.

– Так вот, – продолжает сутенер, как-то странно взглядывая на него, – сначала вон из того ящика извлекается база и устанавливается вот здесь с помощью нивелира. Потом вот из этого достаем раму и закрепляем ее на базе. А потом уже на раму крепятся вертикально две четырехметровые балки. Затем в направляющие пазы на внутренних сторонах балок вставляют бабу.

– Бабу?

– Ну, это такой жаргон, – осклабился агент. – Бабой мы называем груз, это такая чугунная платформа с роликами по бокам.

– Сколько же она весит? – почему-то, не удержавшись, спрашивает Евгений.

– Ну, килограмм этак, – сутенер задумывается, – под пятьдесят. Но не больше, не больше.

Он молчит и вздыхает, а потом продолжает:

– И, наконец, сверху на балки кладут капитель. Капитель с замком и держит до поры, до времени эту бабу наверху.

Он как-то жадно оглядывает Евгения.

– Потом уже вот здесь, внизу, ставят цоколь, а на него – скамью со скользящей доской.

– Это уже что-то такое эротическое, – снова пытается пошутить Евгений.

– Хм… – усмехается сутенер. – Кстати, вот здесь, на скамье, – он снова обозначает руками невидимое и словно бы уже зримое, – закрепляют нижнюю половину очка, а вот тут ставят подвижную верхнюю. К скамейке потом придвигают корзину. Ну и спереди, как положено, ванночку.

– Ванночку?

– Да, ванночку.

– Я думал, ванночку – это опять жаргон.

– Нет, ванночка, она и в Африке ванночка. С ее стороны я и захожу и вот так, – он показывает, как, – и принимаю клиента, когда его на доске подают вперед. Наклоняясь, я вижу его голову через незащелкнутое еще очко, – он усмехается. – Почему клиента еще иногда называют очкариком.

Евгений чувствует, как все его тело охватывает какой-то жаркий озноб. И, пытаясь скрыть свою дрожь, торопливо уточняет:

– То есть, таким образом, вы как бы… торгуете удовольствием?

– Ну да… как бы, – снова осклабясь, отвечает сутенер. – Вы, впрочем, и сами все скоро увидите.

Евгений тупо, не отрываясь, смотрит на ящики.

– Да, извиняюсь, – как бы, между прочим, вдруг прерывает молчание агент, – забыл сказать, что вот здесь, – он снова показывает руками в невидимом, – вот здесь, внизу, у бабы крепится лезвие.

И он невозмутимо оглядывает Евгения. Как портной.

«Значит, здесь, в одном из них, оно уже невидимо блестит в темноте».

– Вот в этом, – усмехается сутенер, словно бы читая его мысли, – и заключается смысл. Да, мой друг, ибо смысл – в прокладывании маршрутов, в прокладывании путей и дорог. И именно благодаря работе этого, странного на первый взгляд, механизма и устремляется вперед наш самолет, на крыше которого мы с вами, позволю себе напомнить, стоим. А теперь давайте спустимся вниз.

Евгений спускается вслед за ним и чувствует, что задыхается. Холодные железные поручни обжигают ладони, словно бы напоминая о безжалостности этого замершего пока еще в своей неподвижности «самолета».

И от этого нестерпимого холода, проникающего сквозь руки в самые глубины его естества, он… просыпается.

Окно открыто и холодный ветер проникает в комнату, надувая и зигзагообразно отдергивая занавеску с каким-то ритмичным странным шлепком. Евгений встает и идет закрывать фрамугу, ловя себя на ощущении, как будто бы движется по проходу между кресел в салоне. Он, Эль, доктор Эм, та медсестра-монашка, старый якут и еще многие и многие другие, да, они словно бы ожидают полета на борту какого-то авиалайнера.

Евгений снова ложится, закладывает руки за голову, горячим затылком ощущая холод ладоней, и пытается прогнать пытающееся вновь набежать сновидение.

Он смотрит в окно. На черной драпировке бутафорные звезды. Они похожи на привокзальные фонари, что всегда любопытны, и любят заглядывать в чужие окна, они же остаются на своих станциях навсегда. Быть может, им эта другая, готовящаяся к отлету жизнь, кажется загадочной и исполненной какого-то нового таинственного смысла. И черное и белое всегда легче придумывать цветным.

«Может быть, тебя и в самом деле не было, Чина?..»

Обычная голубая лампочка в желтоватом плафоне, светящая из-за стекла.

«Да, именно так. Безличное электричество, принимающее форму бутафорной звезды».

Рядом с ним мягко присаживается агент. Раздается приглушенный, словно бы давящийся сам в себе смех. Фартук шуршит. Вежливым жестом сутенер предлагает Евгению пройти вместе с ним:

– Как это у вашего любимого поэта: «В моем конце – начало»? Хрмм-м…

Яркий прожекторный свет освещает гигантский замерший лайнер. Над ним простирается бутафорное звездное небо. А на самом верху кабины блестит и сияет в прожекторных лучах уже собранная гильотина. Внезапно Евгений видит, как там, на небольшой, но просторной площадке агент привязывает к доске его отца.

«Не может быть…»

Доска опрокидывается и едет под капитель. Сутенер защелкивает очко на шее отца и быстро отскакивает. Что-то тяжелое и ужасное срывается с капители вниз, визжа падает и…

Невообразимое, невозможное, так безжалостно выхваченное в прожекторных лучах – нечто – взвивается вверх в окровавленных руках торжествующего агента.

С каким-то неумолимым железным скрежетом растягивая свои сочленения-крылья, самолет дергается и медленно набирает ход.

Евгений пытается застегнуть на груди рубашку, его пальцы дрожат, и он не в силах удержать скользящие пуговицы…

Он в салоне, на своем месте, откидывает кресло головой к окну. Вдоль взлетной полосы проносятся унылые вырубленные пейзажи. В салон с бокалом шампанского плавно вплывает докторша Эм. Да, это именно она. Именно она мягко присаживается ему в изголовье.

– Мой масенький…

– Убирайся!

– Но только так можно проложить дорогу через давно отжившие мистические дебри.

Взмывая, лайнер разбрасывает по сторонам ненужные бутафорные звезды.

– Все равно через эти религиозные дебри рано или поздно должна быть проложена наша дорога, – говорит докторша Эм, доставая из сумочки лак для ногтей. – И хорошо, что этот инфантильный хаос лег-таки именно под наш с тобой самолет. Именно мы проложим здесь маршрут, и именно мы увенчаем этот процесс головокружительной развязкой.

– Сука, прочь!

– Мудак, – она медленно покрывает ноготь малиново-алым, какой-то эфирный дурманящий аромат кружит Евгению голову, – Мудак, у тебя же теперь есть капитал. С твоими-то средствами мы можем разогнать нашу гештальт-машину почти до скорости света. А ведь там, в этом мистическом мраке блуждает еще достаточно человечества, которое должно же осознать, что ничего кроме него, человечества, нет.

Эм как-то гортанно и пронзительно хохочет. За ее спиной хрюкает ей в тон и свистит агент.

«Чего они хотят от меня? Чтобы, отчаявшись в своей тоске по Отцу…»