— Знаем его! Знаем этого пса! — кричали в толпе. — Это Олинф, христианин или, вернее, безбожник! Он не признает богов!

— Тише, братья, — сказал Олинф с достоинством. — Убитый жрец перед смертью принял христианскую веру — он раскрыл мне темные дела этого египтянина и лживость оракулов Исиды. Он готовился заявить об этом во всеуслышание. Этот юноша — чужеземец, он никому не причинил зла, у него не было врагов. Кто мог пролить его кровь, как не человек, который боялся его свидетельства? Это египтянин Арбак!..

Центурион опять протиснулся вперед.

— Прежде всего, есть ли у тебя, Олинф или как там тебя зовут, какие-нибудь доказательства виновности Арбака, кроме этих необоснованных подозрений?

Олинф молчал, а египтянин презрительно рассмеялся:

— Ты утверждаешь, что убитый жрец Исиды — один из секты назареян, или христиан?

— Да.

— Тогда поклянись этой святыней, этой статуей Кибелы, этим самым древним святилищем в Помпеях, что убитый принял твою веру!

— Жалкий человек! Я не признаю ваших идолов! Ненавижу ваши храмы! Как же могу я клясться Кибелой?

— Смерть безбожнику! Земля разверзнется и поглотит нас, если мы будем терпеть этих злодеев в священной роще! Смерть ему!

— Бросить их на растерзание зверям! — добавил женский голос в толпе. — Одного — льву, а другого — тигру!

— Если ты, назареянин, не веришь в Кибелу, какого же из наших богов ты признаешь? — спросил центурион, не обращая внимания на крики.

— Никакого!

— Послушайте, что он говорит! — закричали в толпе.

— О жалкие слепцы! — продолжал христианин, возвышая голос. — Как можно верить в идолов из дерева и камня? Неужели вы воображаете, что они могут видеть и слышать или же помогать вам? Разве этот немой кумир, вырезанный руками человека, — богиня? Вот, убедитесь в ее ничтожестве и в своем безумии!

Он бросился к часовне и, прежде чем кто-либо понял его намерение, низверг деревянную статую с пьедестала.

— Глядите! — крикнул он. — Ваша богиня не может даже отомстить за себя. Разве достойна она почитания?

Больше ему не дали сказать ни слова — таким грубым и дерзким было кощунство, совершенное к тому же в столь священном месте, что даже самые равнодушные пришли в ярость. Все, как один, бросились на Олинфа, и, если б не вмешательство центуриона, его разорвали бы на части.

— Тише! — крикнул центурион громким и властным голосом. — Пусть этот осквернитель святыни предстанет перед законным судом. Мы и так понапрасну потеряли много времени. Отведите к судьям обоих преступников. А тело жреца положите на носилки и отнесите в его дом.

В этот миг вперед выступил человек в облачении жреца Исиды.

— Я требую, чтобы прах был отдан храму в согласии с обычаем.

— Повинуйтесь жрецу, — сказал центурион. — Как убийца?

— Без сознания или спит.

— Не будь его преступление таким тяжким, я пожалел бы его. Ну, идемте.

Арбак повернулся и встретился взглядом со жрецом — это был Кален; и в его взгляде было что-то настолько значительное и зловещее, что египтянин пробормотал про себя:

«Неужели он видел?»

Молодая женщина выскочила из толпы и поглядела на Олинфа в упор.

— Клянусь Юпитером, крепкий малый! Любо-дорого глядеть! Говорю вам, одного сожрет тигр, а другого — лев!

— Ого-го! — закричала толпа. — Одного — лев, а другого — тигр! Вот так удача! Ура!

из которой читатель узнает о дальнейшей судьбе Главка.

Испытание дружбы. Вражда утихает, любовь тоже, потому что

одна из любящих слепа

Была уже поздняя ночь, а улицы и площади в Помпеях все еще кишели народом. Но лица праздных гуляк были серьезней обычного. Они переговаривались, собираясь большими группами, испытывая жуткое и вместе с тем приятное чувство от этого разговора, потому что обсуждали вопрос жизни и смерти.

Какой-то молодой человек быстро прошел через красивый портик храма Фортуны и довольно сильно толкнул толстого Диомеда, который направлялся домой, в свою пригородную виллу.

— Эй! — жалобно крикнул торговец, с трудом сохраняя равновесие. — Что у тебя, глаз нет? Или ты думаешь, я бесчувственный? Клянусь Юпитером, ты чуть дух из меня не вышиб; еще один такой удар, и моя душа отправится прямо в Аид.

— А, Диомед! Это ты! Прости меня. Я задумался о превратности жизни. Наш бедный друг Главк… Ох! Кто бы мог подумать!

— Но скажи мне, Клодий, его действительно будут судить в Сенате?

— Да. Говорят, преступление так ужасно, что сам Сенат должен вынести приговор. Главка приведут туда под стражей ликторов.

— Значит, его судят публично?

— Конечно. Где ты был, что не знаешь этого?

— Я уехал в Неаполь по делам на другое утро после преступления и только что вернулся. Как это неприятно — ведь в тот самый вечер он был у меня в доме.

— Без сомнения, он виновен, — сказал Клодий, пожимая плечами. — А так как это преступление неслыханное, Сенат поторопится вынести приговор до начала игр.

— До начала игр! О боги! — вскричал Диомед, вздрагивая. — Неужели его бросят на растерзание зверям? Ведь он так молод и богат!

— Твоя правда. Но ведь он грек. Будь он римлянин, нашлись бы тысячи смягчающих обстоятельств. Иные из этих чужеземцев рождаются богатыми, но в трудную минуту мы не должны забывать, что они, в сущности, рабы. Конечно, мы, представители высших классов, всегда мягкосердечны, и будь наша воля, он наверняка отделался бы легко: ведь, между нами говоря, кто такой этот жалкий жрец Исиды? Да и сама Исида! Но толпа суеверна, она требует крови преступника. Опасно противиться общественному мнению.

— А этот святотатец — христианин, или назареянин, или как их там называют?

— Бедняга! Если он принесет жертву Кибеле или Исиде, его помилуют, если нет — он будет растерзан тигром. По крайней мере, я так думаю. Но все решитсуд. Ведь пока урна пуста, грек еще может избежать роковой «тэты».[77] Но довольно об этом мрачном деле. Как поживает прекрасная Юлия?

— Хорошо.

— Передай ей привет. Но постой! Я слышу, в доме претора скрипнула дверь. Кто вышел оттуда? Клянусь Поллуксом, это египтянин! Что ему нужно было у нашего друга претора?..

Арбак, пройдя узкую улицу, подошел к дому Саллюстия, как вдруг увидел темную фигуру — у дверей лежала какая-то женщина, закутанная в плащ.

Она была так неподвижна и призрачна, что всякий, кроме Арбака, почувствовал бы суеверный страх, решив, будто видит одного из мрачных лемуров, которые любят посещать пороги домов, прежде им принадлежавших. Но этот вздор был не для Арбака.

— Встань! — сказал он, касаясь ногой лежащей. — Ты не даешь мне пройти.

— А! Кто это? — воскликнула она и встала с земли; лунный свет озарил бледное лицо и широко раскрытые, но незрячие глаза Нидии. — Кто ты? Мне знаком твой голос.

— Слепая девушка! Что ты здесь делаешь в этот поздний час? Фу! Разве подобает это твоему полу и возрасту? Ступай домой.

— Я знаю тебя, — сказала Нидия тихо. — Ты египтянин Арбак. — И, словно повинуясь внезапному порыву, она упала к его ногам, обхватила его колени и воскликнула в исступлении: — О страшный и могущественный человек! Спаси его, спаси! Он не виноват — это все я! Он здесь, в этом доме, больной, умирающий, и я всему причина! Меня не пускают к нему, гонят прочь. Исцели его! Ты ведь знаешь какую-нибудь траву, чары, которые противодействуют другим чарам, потому что он сошел с ума от приворотного зелья.

— Тише, дитя! Я знаю все. Ты забыла, что я вместе с Юлией ходил в пещеру колдуньи. Это Юлия дала ему зелье, но ты должна молчать, чтобы не запятнать ее имя. Не упрекай себя — чему быть, того не миновать. А я пойду к преступнику, его еще можно спасти. Пусти меня!

С этими словами Арбак вырвался из рук отчаявшейся девушки и громко постучал в дверь.

Через несколько секунд он услышал, как отодвигаются тяжелые засовы, и привратник, приоткрыв дверь, спросил, кто пришел.