С этими словами она повернулась к гладиатору спиной и с беспокойством взглянула на своего мужа.

Но он, привычный к подобным схваткам, быстро оправился. Лицо его уже не было таким багровым, жилы не вздувались на лбу. Он встряхнулся с довольным ворчанием, радуясь, что остался жив, а потом одобрительно оглядел своего противника с головы до ног.

– Клянусь Кастором[102], – сказал он, – ты сильнее, чем я думал! Я вижу теперь, что ты достойный боец. Дай же мне руку, герой!

– Молодчина, старик Бурдон! – закричали гладиаторы и захлопали. – Тверд как кремень. Дай ему руку, Лидон.

– Охотно, – сказал гладиатор. – Но теперь, отведав его крови, я жажду выпить ее всю до капли.

– Клянусь Геркулесом, – воскликнул хозяин, – вот желание, достойное гладиатора! О Поллукс! Подумать только, чему можно выучить человека! Даже зверь не бывает свирепее!

– Зверь! Глупости! Куда до нас зверям! – воскликнул Тетраид.

– Ладно, – сказала Стратоника, поправляя волосы и одежду. – Раз вы помирились, то нечего шуметь, сидите тихо. Благородные молодые люди, ваши покровители, прислали сказать, что придут сюда посмотреть на вас; они хотят познакомиться с вами получше здесь, а не в школах, прежде чем ставить на вас деньги перед большим состязанием на арене амфитеатра. Они всегда приходят для этого к нам, знают, что мы пускаем сюда только самых лучших гладиаторов города, – хвала богам, у нас здесь избранное общество!

– Да, – сказал Бурдон, выпивая чашу или, вернее, целое ведро вина, – человек, который стяжал такие лавры, как я, умеет ценить храбрость. Лидон, мой мальчик, пей, да будут тебя в старости уважать так же, как меня!

– Поди сюда, – Стратоника любовно притянула к себе мужа за уши (эту ласку так хорошо описал Тибулл). – Поди сюда!

– Полегче, ты, волчица! Ведь ты хуже гладиатора! – проворчал Бурдон, разевая свою огромную пасть.

– Тс! – шепнула она ему. – Кален только что потихоньку вошел через заднюю дверь. Надеюсь, он принес сестерции.

– Хо-хо! Пойду скорей к нему, – заторопился Бурдон. – А ты тем временем хорошенько смотри за чашами, веди счет. Не давай себя обмануть, жена, они, конечно, герои, но при этом отъявленные мошенники, сам Как[103] – щенок по сравнению с ними.

– Не бойся, дурак! – отвечала супруга.

И Бурдон, довольный этим нежным заверением, прошел в заднюю комнату.

– Значит, эти покровители придут взглянуть на наши мускулы, – сказал Нигер. – А кто предупредил тебя, хозяюшка?

– Лепид. Он приведет Клодия, который никогда не проигрывает, и молодого грека Главка.

– Давайте поспорим и мы! – воскликнул Тетраид. – Клодий поставит на меня двадцать тысяч сестерциев. Что скажешь, Лидон?

– Он поставит на меня! – заявил Лидон.

– Нет, на меня, – сказал Спор.

– Дурачье! Неужели вы думаете, что он предпочтет кого-нибудь из вас Нигеру? – заверил великан с присущей ему скромностью.

– Будет вам, – вмешалась Стратоника, открывая большую амфору, а гости тем временем уселись за один из столов. – Раз вы все считаете себя такими знаменитыми и храбрыми, почему бы вам не сразиться с нумидийским[104] львом, если не найдется преступник?

– После того как я избегнул твоих рук, могучая Стратоника, – сказал Лидон, – мне не страшно сразиться и со львом.

– А скажи-ка, – спросил Тетраид, – где твоя красавица рабыня, та слепая девушка с блестящими глазами? Ее что-то давно не видно.

– Она слишком хороша для тебя, грубиян, – отвечала хозяйка. – И даже для нас самих. Мы посылаем ее в город продавать цветы и петь для благородных дам, так она зарабатывает больше денег, чем если бы прислуживала здесь. Кроме того, у нее есть другие занятия.

– Но послушай, Стратоника, – сказал Лидон, – откуда у тебя такая нежная и красивая рабыня? Она скорей годится в служанки какой-нибудь богатой римской матроне.

– Это правда, – согласилась Стратоника. – Когда-нибудь я продам ее и разбогатею. Ты спрашиваешь, как попала ко мне Нидия?

– Да.

– Понимаешь, моя рабыня Стафила… ты помнишь Стафилу, Нигер?

– А-а, ту девку со здоровыми ручищами и рожей, точно маска у актера из комедии? Да как мне забыть ее, клянусь Плутоном, которому она теперь, конечно, прислуживает!

– Тьфу, скотина! Так вот, Стафила умерла, и это было для меня разорением. Я пошла на рынок купить новую рабыню. Но, клянусь богами, они так вздорожали, с тех пор как я купила бедняжку Стафилу, а денег у меня было так мало, что я уже хотела уйти ни с чем, как вдруг один торговец схватил меня за полу. «Госпожа, говорит, хочешь задешево купить рабыню? У меня есть девочка. Ну как, по рукам? Правда, она совсем еще маленькая, но проворная, тихая и смышленая, недурно поет и, можешь мне поверить, из хорошего рода». «Откуда же она?» – спрашиваю. «Из Фессалии». Ну, я знаю, что фессалийцы все смышленые и послушные, вот я и решила поглядеть на девчонку. Она была почти такая же, как сейчас, только ростом чуть поменьше. С виду смирная и тихая, руки сложила на груди, глаза потупила. Я справилась о цене. Он запросил недорого, ну, я сразу и купила ее. Торговец привел ее ко мне домой и тут же как сквозь землю провалился. Да, друзья, представьте себе мое удивление, когда я увидела, что она слепая! Ха-ха-ха! Хитрец этот торговец. Я сразу побежала к судье, но негодяй уже скрылся из города. Пришлось мне вернуться ни с чем. Я разозлилась, и бедной девочке в тот день крепко досталось. Но не ее вина, что она слепая, такой уж она родилась. Понемногу мы с этим примирились. Конечно, она не такая сильная, как Стафила, и в доме пользы от нее мало, но она скоро научилась находить дорогу в город так хорошо, как будто у нее сто глаз, как у Аргуса[105]; и когда в одно утро она принесла нам пригоршню монет, которые выручила за цветы из нашего захудалого садика, мы решили, что сами боги послали нам ее. С того времени мы разрешаем ей уходить, когда она хочет, и даем ей полную корзинку цветов, из которых она плетет венки на фессалийский манер – это нравится щеголям, да и сама она, видать, нравится знатным людям, потому что они всегда платят ей больше, чем другим цветочницам, и она все несет домой, а этого никакой другой раб не сделает. Так что здесь я пока управляюсь сама, но скоро смогу купить на вырученные ею деньги вторую Стафилу. Тот фессалиец, конечно, похитил слепую девочку у благородных родителей. Она не только искусно плетет венки, но еще поет и играет на кифаре, а это тоже заработок. А недавно… Но это уже тайна.

– Как! Тайны и загадки? – вскричал Лидон. – Ты что, сфинксом[106] стала?

– Нет, почему же сфинксом?

– Хватит тебе болтать, хозяйка, принеси-ка мяса, я голоден, – сказал Спор нетерпеливо.

– И я тоже, – подхватил мрачный Нигер, обтирая ладонью свой нож.

Амазонка ушла на кухню и скоро вернулась с подносом, на котором лежали большие куски полусырого мяса, – в те времена, как и теперь, бойцы воображали, что это придает храбрость и мужество. Они столпились вокруг стола, сверкая глазами, как голодные волки. Мясо быстро исчезло, и вино потекло рекой. А теперь покинем этих людей, игравших в жизни древних столь важную роль, и последуем за Бурдоном.

На заре истории Древнего Рима жречество было занятием не прибыльным, а почетным. Жрецами становились самые благородные граждане, плебеям же доступ в их среду был закрыт. Позднее, но еще задолго до того времени, о котором идет речь здесь, доступ в жреческое сословие был открыт для всех, – во всяком случае, когда дело касалось не высоких жреческих должностей, а служения отдельным богам. Даже жрец Юпитера, предшествуемый ликтором и имевший доступ в Сенат, лишь сначала был из патрициев, а впоследствии его стал избирать народ. Менее древним и почитаемым богам обычно служили жрецы из плебеев, и многие шли в жрецы, как теперь католики идут в монахи не из религиозных побуждений, а по расчету, вынуждаемые бедностью. Кален, жрец Исиды, был самого низкого происхождения. Его предки, правда, дальние, были рабами. Он получил не слишком строгое воспитание и унаследовал после отца небольшое состояние, которое вскоре промотал. С отчаяния он стал жрецом. И хотя доходы этой священной профессии в те времена, по-видимому, были невелики, жрецы часто посещаемых храмов все же не могли пожаловаться на заработки. Нет более доходного занятия, чем наживаться на суевериях толпы.