Это было бы и вовсе никому невозможно, если бы Агент № 25 действовал короткое время: тогда могло сложиться так, что очень многие (преимущественно — неизвестные нам лица) могли стянуть с письменных столов императора или его наследника те или иные секретнейшие документы — и продать их русским. Но, к счастью для нас, эта преступная деятельность продолжалась годами — целых десять лет: со дня появления у Роопа весной 1903 года неизвестного (для всех остальных русских) ценнейшего «венского агента» и до момента гибели Редля.

Сохранение постоянно действующего изменника, на которого не падали никакие подозрения ни окружающих, ни обоих наивысших начальников — императора и его наследника — при таких условиях представляется нам крайне маловероятным, хотя и не вовсе невозможным.

Никакой адъютант или кто-либо близкий к подобной должности не сохранялся на одном месте целый десяток лет — все они совершали какие-то карьерные перемещения. Но в принципе существует возможность сюжета для романа, в котором роль русского агента исполнит, например, супруга Франца-Фердинанда (убитая вместе с ним в Сараеве), или какая-нибудь ее камеристка, или кто-либо другой — от такой перспективы, думается, не отказались бы Александр Дюма-отец или какой-нибудь Валентин Пикуль. Подобная возможность, повторяем, и в реальности не исключена.

Но если же ограничиться кругом известных личностей, отмеченных в политической истории Австро-Венгрии данного периода, то никаким случайным незначительным персонажам не найдется места в этой шпионской эпопее, продолжавшейся целое десятилетие.

А вот сами Франц-Иосиф и Франц-Фердинанд остаются в качестве подозреваемых почти на равных. Но все же подозревать императора нужно значительно меньше: и его возраст, и его, так сказать, служебное положение не должны были бы подвигнуть престарелого монарха на столь отчаянную авантюру на восьмом десятке лет его жизни.

Иное дело — Франц-Фердинанд.

Габсбургская империя сформировалась и укрепилась в жестокой борьбе — именно она оказалась на пути турецких завоевателей, вторгшихся в Европу. Для народов, населявших империю, ее существование и сохранение было вопросом жизни и смерти: альтернативой было лишь воинствующее мусульманство. Но как только отпала угроза, исходившая от мусульман (а именно так и казалось в Европе XIX и значительной части ХХ веков), как единство империи оказалось подорвано.

«Свое название «лоскутной монархии» Австрия получила по заслугам. /…/ после Венского Конгресса 1815 года Австрия оказалась славянской империей с значительными «инородческими меньшинствами» — итальянским, румынским, венгерским и немецким, из которых самое незначительное — немецкое меньшинство — правило всеми остальными при помощи немецкого государственного аппарата и немецкой династии. Рецепт этого управления /…/ прекрасно изобразил император Франц II[548] в следующих выражениях: «мои народы являются иностранными один для другого. Они не болеют одними и теми же болезнями в одно и то же время. Когда во Франции наступает горячка (революция), она охватывает всю страну в один день. Я же посылаю венгерцев в Италию и итальянцев в Венгрию. Каждый стережет своего соседа. Они не понимают, они ненавидят друг друга. Из их антипатии родится порядок, а из их взаимной ненависти — общий мир».»[549]

Нехитрый рецепт сохранения империи, высказанный императором Францем, является, если немного подумать, и рецептом ее уничтожения. Стоило встряхнуть империю так, что все ее части окажутся охвачены горячкой — и она, в отличие от Франции, разлетится на части!

Такой встряской могла послужить война, но те войны, что вела Австрия в пятидесятые и шестидесятые годы XIX столетия, не вылились в значительные потрясения. Иное дело — Первая Мировая война, которая оказалась не за горами!

«Результаты итальянской и венгерской освободительных революций 1848 года однако показали династии Габсбургов, что немцы составляют чересчур незначительное меньшинство среди остальных народностей монархии /…/. Когда же после австро-прусской войны 1866 года Австрия была выброшена «кровью и железом» из германского союза, положение стало еще более затруднительным: обладая гегемонией в этом союзе и опираясь на национальные германские государства, династия Габсбургов могла еще поддерживать в Австрии положение немцев, как правящей национальности. После отрыва Австрии от национально-германского резервуара подобное положение не могло дольше сохраняться, инородческая волна грозила захлестнуть немцев.

Перед правительством стояло два пути для разрешения национального вопроса: 1) превращение Австрии в федерацию национальных государств, что приводило к потере немецкой национальностью своего привиллегированного положения /…/, 2) раздел привиллегированного положения с какой-нибудь другой национальностью, входящей в состав Австрийской империи. По совету Германии, Франц-Иосиф[550] остановился на последней возможности /…/ и избрал второй привиллегированной народностью в Австрийской империи — венгров».[551]

«Конституция 1867 года, предоставившая венграм равноправие с австрийскими немцами в государственном строе Австрийской монархии, что выразилось в новом названии последней — Австро-Венгрия, была выработана с таким расчетом, что в австрийской половине империи 9-10 миллионов австрийских немцев правили 21–22 миллионами поляков, чехов, словаков, румын, итальянцев и южных славян. А в венгерской части 10–10Ѕ миллионов венгров управляли 10–10Ѕ миллионов жителей тех же национальных меньшинств».[552]

Комбинация, однако, оказалась неудачной: Австро-Венгрия развалилась в 1918 году, лишь на два года пережив своего создателя — императора Франца-Иосифа I!

Задолго до конца и императора, и империи уже было ясно, что последней, чтобы выжить, требуются новые реформы. Таким реформатором и пытался стать Франц-Фердинанд.

Отсутствие личного обаяния было несчастьем эрцгерцога Франца-Фердинанда — и одновременно отображением его политического кредо.

«Нелюдимый и мрачный, всю жизнь избегавший шумной толпы и светских салонов, эрцгерцог всю жизнь мечтал о народной популярности. Но уменья обходиться с людьми, располагать их в свою пользу — уменья, которое только одно может создавать популярность, у него не было. Он не мог весело глядеть в лицо людям, не мог ловким словцом или веселой улыбкой завоевать сердца общительных и жизнерадостных венцев. Его не любили, его боялись даже в родной стране».[553]

Не любил, а может быть и боялся Франца-Фердинанда даже император Франц-Иосиф.

Наследником престола Франц-Фердинанд стал не по своей воле и не по воле императора, а по праву рождения и потому, что умерли предшествующие претенденты, занимавшие в этой иерархии более высокие ступени, чем Франц-Фердинанд. И император едва ли не постарался как можно сильнее уязвить и унизить своего нежеланного потенциального преемника и умалить его возможное значение: «Его [Франца-Фердинанда] дети от морганатического брака с графиней Хотек, с которой он обвенчался в 1900 году, были лишены права престолонаследия. По приказу императора, заботившегося о чистоте царской крови, эрцгерцог от имени своего будущего потомства после брака подписал на вечные времена отказ от всяких притязаний на престол. Австрийский и венгерский парламенты утвердили этот отказ, и это придало ему силу закона империи».[554]

Мало того, супругу эрцгерцога всячески унижали при австрийском дворе, а германский император Вильгельм II — человек, обладавший и повышенным самолюбием, и обостренным чувством справедливости, однажды публично вступился за права своей дальней родственницы: «Хотя графиня Хотек после брака с эрцгерцогом и получила титул герцогини Гогенберг, но брак был морганатический и в придворных кругах ее не считали принадлежащей к царствующему дому. В придворном церемониале ее ставили ниже «настоящих» эрцгерцогинь, хотя бы те находились в самом захудалом и отдаленном родстве с царствующей династией. Ее даже не приглашали на торжественные придворные обеды, и однажды это вызвало «бестактное» вмешательство Вильгельма II, который отказался сесть за стол до тех пор, пока на обед не будет приглашена герцогиня».[555]