На эти вопросы нам придется отвечать без подсказки, предложенной Алексеевым.

В 1931 году Урбанский категорически возражал против того, что в свое время Редль имел возможность продать русским план развертывания Австро-Венгерской армии. Аргументы Урбанского представляются логичными и весомыми.

Он рассказывает, что само составление такого плана производится в рамках деятельности Оперативного отдела Генштаба, причем почти все офицеры-разработчики участвуют в работе не по плану целиком, а по отдельным его частям. В разработке таких частей участвуют и другие отделы Генштаба — транспортный, разведывательный (Эвиденцбюро) и прочие органы, которым отдается исходная информация из Оперативного отдела и от которых назад получаются готовые разработки, относящиеся только к профилю деятельности именно этих подразделений. Главные идеи разрабатываемого плана находятся в проработке у чрезвычайно ограниченного круга лиц.[531]

Добавим от себя, что к этому ограниченному кругу не должен был относиться ни начальник Эвиденцбюро, ни Редль, не достигший даже и такого служебного уровня.

Что же касается готового плана, то он тем более находился в распоряжении всего нескольких человек, которые могли продолжать работать над ним, а при необходимости и переснимать его в шпионских целях. К числу таких доверенных лиц тем более не мог принадлежать Редль.

Урбанский высказал сожаление о том, что, несмотря на все принимаемые меры секретности, благодаря предательствам все же постоянно происходит утечка информации, собранной в таких документах.[532]

Но при таких утечках возникает не только польза, но и вред для противника, поскольку план оперативного развертывания не есть что-то навсегда застывшее, а постоянно подвергается исправлениям и изменениям.

Вот здесь-то Урбанский и написал о той негативной роли, которую сыграл российский план развертывания, добытый австрийцами, напоминаем, еще в 1909 году: зло, нанесенное им, заключалось не столько в искажении определенных его составляющих, по-другому реализовавшихся на практике, сколь в той излишней самоуверенности, какой прониклись австрийские генштабисты в результате веры в свои знания планов противника. Хотя сами же эти генштабисты, подчеркивает Урбанский, прекрасно понимали, насколько их собственные планы были подвержены переменам.[533]

Помимо Генерального штаба планы развертывания должны были находиться и в нижестоящих инстанциях. Исходя из общепринятых принципов секретности, нетрудно заключить, что наличие частных планов на этих нижних этажах общеармейской иерархии не могло создавать дополнительные угрозы утечки общей информации.

Армии, группы армий и фронты создавались в Австро-Венгрии уже после начала Первой Мировой войны. До начала войны крупнейшими постоянными воинскими объединениями были корпуса. Ни один штаб корпуса, разумеется, не мог обладать экземпляром общего плана развертывания; корпусов касались лишь их собственные планы, предписанные им на случай приближения военных действий, а также минимально необходимые сведения о соседних корпусах, взаимодействие с которыми предполагалось по общему плану.

Редль, заметим мы, мог, конечно, с осени 1912 по весну 1913 скопировать для кого-нибудь (для русских или сербов) планы своего 8-го корпуса, начальником штаба которого он оказался. Но как раз получение этих-то сведений и не подтверждается архивами российской военной разведки!

Что же касается общих планов, то они, благодаря принятой системе хранения, просто не были доступны Редлю[534] — и в этом приходится согласиться с Урбанским!

Тем более они были недоступны ни Чедомилу Яндричу, ни тому мнимому майору, которого пытался изображать Милан Ульманский.

От себя выскажем чисто абстрактное соображение, что выкрасть (хотя бы на время фотосъемки) такой план было бы все-таки легче не Редлю или кому-либо другому из посторонних офицеров, а какому-нибудь писарю из Оперативного отдела Генштаба!

Причем, как подчеркивает Урбанский, даже и единого общего плана у Австро-Венгрии не было и не могло быть в принципе: воевать предполагалось на различных направлениях — против России, против Сербии и Черногории, против Италии (или вместе с ней), против Турции (или вместе с ней) — то же и с участием Румынии на собственной стороне или на противоположной и т. д. На все такие случаи разрабатывались собственные планы. При необходимости войны одновременно на два или на три фронта предусматривались компромиссные варианты.[535]

Число последних, заметим мы, исходя из математических принципов комбинаторики, уже получается таким, что просто невозможно отработать все возможные варианты общего плана (всех возможных комбинаций, например, из четырех вариантов по одному, двум или трем — в сумме 16 штук). На практике же такие комбинации возникают в динамически развивающейся политической реальности — и далеко не сразу понятно, в какую окончательную комбинацию выльются решения, самостоятельно принимаемые различными сторонами; так оно и получилось в июле-сентябре 1914 года.

На основании этих соображений Урбанский и отверг одно из главнейших обвинений, выдвинутых против Редля: он-де выдал план наступления против Сербии, что и позволило сербским военачальникам успешно отразить его осенью 1914 года, зная все его детали. На самом деле, разъясняет Урбанский, срыв разгрома Сербии произошел из-за неправильного анализа австрийцами политической ситуации.

Почти до самого конца июля 1914 года австрийцы исходили из того, что воевать предстоит лишь против одной Сербии — соответствующий план развертывания и был своевременно приведен в действие. Развертывание против Сербии уже вовсю происходило, когда вдруг выяснилось, что предстоит воевать и против России. План развертывания против Сербии пришлось менять на ходу, перебрасывая часть войск против России и меняя маршруты перевозки войск с южного направления на восточное и северо-восточное — это создало колоссальные трудности для железнодорожного транспорта.

По российским данным, австрийцам пришлось при этом изменить в июле 1914 года 84 маршрута воинских эшелонов.[536]

В результате осенью 1914 года реализовалась комбинация, крайне неприятная для Австро-Венгрии: удар по Сербии производился недостаточными силами, а опоздание сосредоточения войск против русских привело к поражениям австрийцев и на этом театре военных действий.[537]

Урбанский высказывает свои доводы жестко и категорически: колоссальные жертвы среди австрийцев, продемонстрированные в игровом фильме о Редле (снятом, напоминаем, в 1925 году), не имеют никакого отношения к утечке предвоенных планов. Приписывание же Редлю выдачи противнику австрийских шпионов за границей, считает Урбанский, тем более является фантазией, вообще ни на чем не основанной.

И вся роль Редля, как подвел итоги Урбанский, оказалась раздутой и преувеличенной.[538]

С мнением Урбанского совпадает и мнение Конрада о том, что Редль не мог нанести Австро-Венгрии существенного ущерба.[539]

А вот Максимилиан Ронге в 1930 году так расценил вопрос о том, кто кого победил в тайной войне в 1913 году (хотя Ронге при этом чисто врет в отношении Редля): «Редль, несомненно принес вред. Однако представление, возникшее у многих, что он является могильщиком монархии, преувеличено. Самое большое предательство — выдача плана развертывания против России — не принесло русским пользы, а наоборот, ввело их в заблуждение.