Здесь необходимо более внимательно рассмотреть то, что написал Урбанский об этой фотодеятельности Редля.

А написал он следующее: налицо было низкое качество фоторабот, производимых Редлем, а объектом этих съемок были служебные книги (Урбанский не уточняет их содержания), которые Редль брал в своем служебном помещении, находившимся, как упоминалось, за соседней дверью. Заметно низким качеством отличались многие фотопленки, обнаруженные Урбанским в квартире Редля.[393]

Забегая вперед, укажем, что ничто из результатов таких фотосъемок пражских документов не оказалось затем в распоряжении русских — вопреки утверждениям на эту тему Максимилиана Ронге (в его рассказе о разговоре с Редлем один на один в номере отеля «Кломзер»). Следовательно, если верить Урбанскому, то все эти фотоупражнения Редля производились скорее ради тренировки: похоже, что он набивал себе руку, готовясь к проведению какой-то серьезной фотосъемки.

Заметим, однако, что если ради тренировки использовались служебные документы, то и основной объект съемок Редля должен относиться по своим физическим параметрам и свойствам тоже к чему-то подобному этим служебным документам.

И Урбанский, и встретившие его в Вене Конрад и Ронге не сообщили вообще ничего о том, что же все-таки переснимал Редль в своей квартире — и это очень красноречивое умолчание!

Теперь, однако, мотивы для самоубийства Редля становились почти очевидными; основания же для его ареста — по-прежнему чрезвычайно слабыми.

Поведение же Редля стало приобретать откровенно угрожаюший характер — особенно на фоне выданного им обещания самоубийства. После такого обещания развязка, так или иначе, и должна была последовать незамедлительно!

В воскресенье Редль встречается с Поллаком, выражает четкое желание вернуться в Прагу и предстать перед генералом Гизлем, а начальник венской полиции Гайер, достаточно уже заинтригованный происходящим, приглашает Редля к себе на утро понедельника.

А вдруг при этом Редль рискнет откровенно высказаться перед Гайером, хотя мы с вами по-прежнему не понимаем, о чем же конкретном, собственно говоря?

Но вот к этому-то моменту и относится фраза, недвусмысленно сформулированная Ронге: «Необходимо было действовать немедленно»[394] — повторяем ее в четвертый раз!

И к организации «самоубийства» Редля приступили сразу, не дожидаясь возвращения Урбанского из Праги с добытыми уликами.

Принял ли решение об этом самолично Ронге, положившись на то, что никакое расследование никогда не доберется до разоблачения таковой его роли, или это стало совместной акцией Ронге с Конрадом — это нам пока еще непонятно.

У Урбанского, во всяком случае, было железное алиби в отношении данного момента. Но как раз Урбанский, как мы это уже отмечали, и сообщил, не упирая на собственные впечатления, что именно 25 мая во время общего совещания Конрада, Ронге и его самого (хотя он-то, повторяем, должен был находиться в это время в Праге!) и поступило сообщение об ужине Редля с Поллаком![395]

Очевидно, что тут Урбанский пересказал рассказы Конрада и Ронге, как бы подтвердив и скрепив их своим мнимым присутствием и вовсе не мнимым солидарным мнением!

Можно предположить два основных варианта того, как происходила последняя встреча Редля с его убийцами.

Согласно первому, Редль просто не проснулся, когда они вошли — и проспал свою смерть!

Напомним, что у Редля было мало возможностей для сна, когда он ехал из Праги в Вену в ночь на субботу 24 мая (или в течение части этой ночи). Едва ли ему было до сна в следующую ночь, когда он выпроводил из гостиничного номера офицеров, пообещав им застрелиться и оставшись с пистолетом в руках.

Затем вечером в воскресенье происходил ужин с Поллаком — и какое-никакое потребление алкоголя!

Можно ли было после этого не свалиться в сон — как бы ни были перенапряжены нервы?

К тому же и агент-официант, обслуживавший Поллака и Редля, имел прекрасную возможность что-нибудь подсыпать в бокал к последнему! Для этого, конечно, он должен был получить и соответствующее приказание, и, главное, сам необходимый препарат.

Такое решение естественно напрашивается, но вот не известно, удалось ли это осуществить в реальности: ведь требовалось время и на осмысление и согласование информации, срочно поступающей и из Праги, и из ресторана «Ридхоф», и от Гайера, и на принятие соответствующего решения, и, главное, на его осуществление! Так что это могло и не сложиться!

Второй вариант состоит в том, что Редль все же не спал.

Тогда дверь пришедшим должен был открыть он сам — по неосторожности.

Есть, конечно, и третий вариант — промежуточный: Редль спал, когда убийцы вошли, а затем они разбудили его — и произошло предсмертное выяснение отношений.

Но Редль мог и вовсе не спать в эту ночь — или ненадолго отключаться, напряженно прислушиваясь к тишине в гостиничном коридоре. В это время Редль должен был дожидаться вестей, которые обязан был доставить ему Сладек. Тот их и привез, но тогда, когда полковник был уже мертв; это нам предстоит, конечно, объяснять.

А вот если бы что-то у Сладека не сложилось, то он обязан был прислать тревожную телеграмму — это очевидно.

Не исключено, что и об успешном завершении своей миссии Сладек в действительности сообщил телеграммой, предварявшей его самоличное появление в Вене. Тогда именно эта телеграмма и могла нанести смертельный удар Редлю!

Возможность такой телеграммы корреспондируется и с рассказом Роуэна о посыльном, якобы демонстрировавшим слуге в отеле письмо к Редлю, в результате доставки которого в номер и обнаружилось самоубийство. Такая подробность явно принадлежит к числу тех, что вытрясали репортеры из всех возможных свидетелей — включая прислугу отеля и ресторана.

Пришла ли такая телеграмма фактически или ее вовсе не было, но Редль и сам мог предупредить прислугу в отеле, чтобы телеграммы немедленно доставлялись ему — и ночью, и днем! Это, конечно, и могло повлечь роковую его неосторожность: на сообщение через дверь о принесенной телеграмме Редль мог распахнуть ее — и его схватили!

Ключ к тому, какой из вариантов сработал на самом деле — в запечатанных конвертах двух писем, оставленных Редлем и адресованных Гизлю и кому-то из братьев Редля.

Предсмертная записка, процитированная Роуэном, ничем нам помочь не может: она могла быть и поддельной, и подлинной.

Если Редль, не проснувшись, проспал свою смерть, то и записка была поддельной, а призыв в ней не производить вскрытие диктовался необходимостью скрыть следы снотворного, которым должны были угостить Редля в ресторане. Поддельными могли оказаться и предсмертные письма, оставленные Редлем, — если они действительно были предсмертными по содержанию, а не просто написанными в тяжелую минуту.

Но Редль, бодрствующий перед неизбежной гибелью, сам мог написать такую предсмертную записку — у него были собственные мотивы избегать посмертного вскрытия, о которых нам предстоит рассказать. Как на самом деле получилось со вскрытием — это хорошо известно и ниже мы это опишем, но это уже не совсем зависело от воли и Редля, и его убийц.

Если Редль бодрствовал перед смертью, то свои последние строки он писал под пистолетным дулом. При этом был достигнут компромисс между ним и убийцами: он напишет то, что устроит их, а они не помешают ему изложить еще и то, что он сочтет нужным дописать от себя.

Страшная сцена, если она имела место в действительности!

Подделывать письма к Гизлю и к брату Редля было бы убийцам все же очень затруднительно — нужно было точное знание обстоятельств, связывающих Редля с этими людьми. Однако можно было прочитать собственные письма Редля (если, повторяем, таковые были) — и слегка их переделать, сделав предсмертными.