Чем мотивировалась такая пересылка перед Берлином — не разъясняется. Можно предположить, что венцы покаялись перед берлинцами в том, что сами не умеют как следует негласно вскрывать письма на почте — и поэтому испортили исходный конверт. Снисходительные берлинцы с удовольствием выполнили просьбу своих нерадивых венских коллег: снабдили письмо новым, безукоризненно сработанным конвертом со всеми штемпелями.

На самом же деле Ронге имел все основания полагать, что предстоящее разоблачение Редля приведет к нешуточному скандалу (как и случилось!) и к возможным непредвиденным последствиям этого скандала; это последнее предположение оправдалось, как мы увидим, далеко не в полной мере. И вот в этом предстоящем скандале Ронге было существенно иметь на своей стороне высшее военное берлинское руководство, которое и было заранее уведомлено о предстоящей поимке якобы неизвестного русского шпиона, что и осуществилось описанной пересылкой четвертого письма в Берлин будто бы неумелыми венскими контрразведчиками.

Николаи и его подручные, наляпав необходимые штампы на конверте письма, отослали его назад в Вену. О получении этого послания в Вене имеется уведомление в официальном журнале входящей корреспонденции, получаемой Эвиденцбюро — его также обнаружил Хёне. Дата прихода в Вену — 23 мая 1913 года.[117]

Как видим, берлинцы не слишком поспешили с выполнением венского заказа: ведь путь письма в один конец между Веной и Берлином — максимум двое суток, скорее — лишь одни: почта работала тогда заведомо лучше, чем теперь! Однако и Николаи и его коллегам нужно было получить санкцию собственного начальства на столь противозаконные действия — вот на обсуждение этой-то санкции и был сделан расчет в Вене!

В тот же день, пятницу 23 мая 1913 года, письмо было помещено в отдел корреспонденции «до востребования» на Венском почтамте.

В тот же день, точнее — под вечер 23 мая 1913 года, полковник Редль получил, по его собственной просьбе, разрешение на кратковременный отпуск для улаживания личных дел. Разрешение отдал генерал Гизль — командующий 8-м армейским корпусом, начальником штаба которого состоял Редль, а штаб располагался в Праге.

Затем Редль выехал на машине из Праги в Вену.[118]

Могло ли это случайно совпасть с тем, что именно в тот момент и возникло на Венском почтамте письмо, которое должен был получить Редль?

Думается, что в такую случайность не поверят и школьники младших классов!

Почему же на это не обратили внимание современные квалифицированные специалисты по истории разведок?

Вот ответа на этот последний вопрос мы читателю не обещаем!..

Различия в содержании второго письма и следующих двух по-прежнему могут объясняться различными причинами. Но поскольку теперь известно, что автором всех этих трех писем был Максимилиан Ронге, то различия в их содержании должны объясняться изменениями, происшедшими в его личной позиции — и ничем иным.

Его основная личная установка оставалась прежней: он хотел и старался изловить конечного получателя писем — предположительно русского шпиона; этому и подчинялись его, Ронге, решения.

Совпадение момента поступления на Венский почтамт четвертого письма с моментом выезда Редля из Праги для его получения является фундаментальным фактом.

О приходе письма на Почтамт знали лишь Ронге и его сотрудники. Значит, они и нашли способ сообщить об этом Редлю.

Это было заведомо непростой задачей: практически передать такую информацию Редлю, спровоцировав его тем самым на самоличный приход за письмом, мог лишь сообщник Редля, которому последний безоговорочно доверял. При этом достаточно сложным было объяснение того, как он, сообщник, узнал о приходе письма (или, смягчим предположение, вычислил возможность такого прихода) и почему он его не забрал сам, а лишь сообщает об этом Редлю?

Максимилиан Ронге в своей книге довольно прозрачно намекает, как это могло происходить. Повторим: «У нас не было никаких данных относительно личности адресата. Это лицо могло жить в Вене, но может быть вследствие болезни или других обстоятельств оно не могло получить письма. Может быть, это лицо жило за пределами Вены и лишь иногда приезжало в столицу».

Совместим эти намеки-предположения — и мы можем сконструировать столь же простую схему, как изобретенный нами рассказ о пьяном русском, проигравшем деньги.

Сообщник Редля передал ему из Вены по телефону (или телеграфом), что первое (для них обоих — первое!) письмо на адрес Никона Ницетаса он уже довольно давно получил (должно было быть сообщено, когда именно), но не смог сразу доложить об этом, потому что тут же тяжело заболел (или оказался жертвой несчастного случая) и лишь теперь настолько пришел в себя, что смог сообщить об этом в Прагу.

Сообщающий должен был и разъяснить, где же он теперь сам находится — у себя дома или в какой-то определенной больнице. Он же должен был что-то сказать (или написать) о содержании полученного письма, в том числе о деньгах.

Но теперь уже прошло время, и можно предположить, что на Почтамт пришли уже новые письма, а он (лицо, сообщающее все это Редлю), по-прежнему болен, и тащиться самому на Почтамт ему пока физически нелегко.

Понятно, что некоторые подробности должны были быть сообщены эзоповым языком: в телефонном разговоре или в телеграмме — все равно.

Получив такое сообщение, Редль и должен был кинуться сначала в Вену, а там уже и прямо на Почтамт!

Однако такая изобретенная простая схема не является столь же убедительной, что и придуманный нами рассказ о пьяном картежнике в поезде. Действительно, новая история содержит ряд сомнительных положений: сообщил ли сообщник Редля из Вены, что он получил прежнее письмо? Как, все-таки, он обосновал свою неспособность получить новое письмо самому (или направить кого-либо из своих знакомых в Вене для его получения, а не вызывать для этого самого Редля из Праги)? Как он узнал (или предположил), что новое письмо уже находится на почте? И т. д. и т. п.

К тому же и последующие действия Редля в Вене не указывают однозначно на то, какую же именно информацию он получил, когда решился немедленно выехать в Вену из Праги.

Чтобы получше разобраться в этой ситуации, мы должны обратиться к тому очевидному факту, что Редль был высочайшим разведчиком-профессионалом, а потому должен был пользоваться теми же методами передачи информации и страховки при такой передаче, что и применялись разведками в сходных ситуациях.

Мы полагаем, что получатель второго письма был схвачен с поличным на Венском почтамте (или, более реально, сразу после выхода оттуда) где-то в первую неделю мая 1913 года.

Еще пара дней ушла, возможно, на то, чтобы полностью его уломать — и он назвал имя своего шефа, конечного получателя корреспонденции.

Сейчас все знают это имя, а потому должны поверить Ронге, который написал, отнеся, правда, это открытие к более позднему моменту времени: «Услышав сообщение, что многолетний член нашего разведывательного бюро, военный эксперт на многочисленных шпионских процессах, разоблачен как предатель, я окаменел».[119]

Пережив первое впечатление, Ронге решился встать на путь разоблачения прежнего начальника, однако показания задержанного получателя второго письма лишь постепенно подводили Ронге к более правильному пониманию сложившейся ситуации — мы с вами, дорогой читатель, еще к такому пониманию и близко не подошли!

С другой стороны, нам уже сейчас невредно задуматься над тем простым вопросом, а было ли естественным поведение Максимилиана Ронге, внезапно установившего, что его контрагентом в шпионской интриге является его бывший непосредственный начальник, и сразу поспешившего усовершенствовать ловушки на этого контрагента?