Вслед Зубатову полетело в Москву распоряжение вице-директора Департамента полиции Н.П.Зуева начальнику Московского Охранного отделения В.В.Ратко (сослуживцу и соратнику Зубатова) о запрещении Зубатову посещать отделение и вступать в контакты с прежними сотрудниками. В жизнеописания Зубатова вошла легенда, что Зубатов нарушил распоряжение, устанавливал какие-то таинственные связи, и за это подвергся последующей ссылке во Владимир. Легенда эта лишена оснований.

Возможно, что Зубатов в Москве действительно что-то предпринимал, хотелось бы знать – что именно. Но очевидно, что оба человека, которые ему реально могли бы помочь – Лопухин и Азеф, находились очень далеко, и никакая конспиративная связь с ними в данной ситуации Зубатову была не доступна. Достоверно известно только, что Зубатов в это время готовил подробнейший оправдательный доклад к возвращению Лопухина. Пауза между высылкой Зубатова из Питера и последующей ссылкой во Владимир объясняется тем формальным обстоятельством, что ни снять его официально с должности, ни отправить в административную ссылку было невозможно ввиду отсутствия его непосредственного начальника – Лопухина. Возвращения последнего, следовательно, должен был теперь дожидаться и Плеве.

Одновременно с отправкой Зубатова из Петербурга был пущен слух, что причина этого – Одесская забастовка. Широкой публике было невдомек, что возражение Зубатова министру было вполне резонным: Зубатов не должен был нести исключительную ответственность за политику всего Департамента, официально одобренную самим министром.

Об отставке Витте писали газеты всей Европы. О снятии Зубатова пока ничего не сообщалось.

Потрясенный Лопухин в письме из Парижа к Зубатову от 21 августа задавал вопрос о Витте: «Что сие значит? Это может иметь огромное политическое значение»[589]. Не получив ответа, Лопухин пишет 2 сентября: «Многоуважаемый Сергей Васильевич! Неужели вы мне ни разу не писали? /.../ Я не только от вас, но и вообще из департамента ни строчки не получил»[590], – Лопухину было от чего дергаться, не имея вестей.

Ближе к середине сентября Ратаева и Лопухина известили, наконец, что Зубатов отстранен от должности, а тут в Париж пожаловал и сам Витте.

Характерная деталь: Витте от Петербурга плотно сопровождали филеры Департамента полиции. Не будучи профессионалом в этой сфере, Витте ничего не замечал, пока ему об этом не сообщили сначала И.Ф.Манасевич-Мануйлов (журналист в Париже и резидент Департамента полиции), а затем и французская полиция.

Манасевич-Мануйлов был сыном еврея Манасевича – мелкого жулика, сосланного в Сибирь за подделку документов. Там яркого и способного ребенка усыновил богатый сибирский купец Мануйлов. Это, а также принятие христианства, позволило Манасевичу-Мануйлову получить образование в Петербурге. Здесь он стал сексуальным партнером князя Мещерского, покровительство которого позволило ему начать бурную политическую карьеру.

В Париже Ратаев и Мануйлов вдвоем заменили уволенного в 1902 году Рачковского: первый – по чисто розыскной линии, второй – по политической. И Мануйлов, и французы стремились сохранить хорошие отношения с Витте и подчеркивали свою лояльность, отводя от себя его возможные подозрения.

Лопухин явился к Витте – прямо узнать, не нескромность ли в хранении секретов последним привела к краху Зубатова. Витте, как мы помним, категорически это отрицал и сообщил, что Зубатов снят из-за Одессы. Лопухин отверг эту возможность, объяснив, как и Зубатов в кабинете Плеве, что Зубатов не должен был персонально отвечать за политику, проводимую всем Департаментом.

По-видимому это объяснение в сочетании со сложившимся у Витте впечатлением, что и не Лопухин предал Зубатова, и привело Витте к уверенности в вине Мещерского; пока же о ней не было произнесено ни слова.

Прошедшая часть беседы удостоверила обоим, что каждый из них в курсе неизвестных нам прежних планов и намерений Зубатова. Поэтому Витте рискнул поднять новую тему. Лопухин через двадцать лет вспоминал об этом так: «Речь Витте, облеченная в форму двусмысленных намеков, приняла такой смысл: у директора департамента полиции, ведь, в сущности находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с ним; престол достанется его брату (тогда еще сына у Николая II не было), у которого я, С.Ю.Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оправдать протекцию и тебе. /.../ речь С.Ю.Витте могла вызвать только отвращение. Я ушел от него, и на этот раз на целые три года»[591].

Отвращение Лопухина вполне понятно. Можно только поспорить о том, кто же заслуживал большего отвращения: царедворец Витте, мечтающий убить царя; держиморда Плеве, ненавидимый всей Россией; или, наконец, сам царь, поддерживающий порядок, при котором его ближайшие помощники стремятся уничтожить и друг друга, и его самого.

Заметим также, что отвращение Лопухина было не столь уж и велико: вроде как за высказанное пожелание цареубийства Лопухин решил наказать Витте трехлетним бойкотом! Если всерьез, то последние слова Лопухина можно расценить так, что тогда в Париже Лопухин не дал Витте окончательного ответа – он был просто не готов ни к развитию беседы, ни к ее решительному прекращению. Через три же года (точнее – через два года с небольшим; тут он не совсем точен в хронологии) ничто не помешало Лопухину возобновить прерванный диалог.

Но тогда, в сентябре 1903 года, Лопухин, немного подумав, счел предложенный Витте союз не таким уж и выгодным. Наоборот, отставка Витте дарила Лопухину неожиданные возможности. За полтора года до этого он котировался в лучшем случае лишь третьим кандидатом на место убитого Сипягина, т.е. почти не имел никаких шансов. Теперь же он стал первым соперником Плеве.

Лопухин не предъявлял претензий на место Плеве, как это делал Витте (или как это ему приписывалось), но в окружении Лопухина усиленно муссировались стремления к созданию нового Министерства полиции с Лопухиным во главе. Понятно, что и это не могло вызывать ни малейшего сочувствия у Плеве. Сейчас же ситуация позволяла поиграть мускулами, а явный произвол Плеве при снятии Зубатова, выяснившийся в беседе с Витте, давал надежду переиграть происшедшее и обратить его против самого Плеве.

И Лопухин, оставив без ответа сногсшибательное предложение, разрушил возможный союз двух великих интриганов и обрек обоих, себя и Витте, на сугубо индивидуальные политические игры. Когда в январе 1906 года они попытались воссоздать альянс, то было уже поздно – время успехов обоих утекло безвозвратно...

Но пока что остававшийся в Петербурге Плеве должен был наблюдать явные признаки царского благоволения к Лопухину. В том же сентябре Лопухин был вызван в Дармштадт, где тогда находилась царская семья, и ему была доверена важная и ответственная миссия. Царская семья получила приглашение итальянского короля посетить его страну; Лопухину поручалось выяснить на месте все вопросы безопасности и политической целесообразности такого визита.

Лопухин, организовав явление русского царя итальянскому народу, мог затмить впечатления, оставшиеся от Саровской Пустыни. К тому же и приобщение к римским общехристианским святыням также могло сыграть свою роль: ведь царица в это время еще беременной не была!

Лопухин сам съездил в Италию, но помимо этого он воспользовался услугами своего главного эксперта.

Неизвестно, входили ли личные контакты с Азефом в первоначальные планы Лопухина, и по какой причине не произошла их личная встреча. Азефу, однако, Ратаев дал задание выяснить все в отношении Италии. Мнение Азефа и было положено в основу отчета Лопухина.