Лопухин, чья зловещая фигура начала четко выделяться за спиной Зубатова в этой истории, в техническом отношении мало чем мог Зубатову помочь. Оба они и в это время продолжали рассчитывать на Азефа. Об этом четко свидетельствует следующий эпизод.

Летом 1903 года А.И.Спиридович обзавелся в Киеве сотрудником, которого имело смысл внедрить в зарубежное эсеровское руководство. Поскольку освещение последнего входило в епархию Департамента полиции, то туда Спиридович и представил свой план. К его удивлению, Департамент ответил (Спиридович не уточняет, кто именно – Лопухин или Зубатов), что не нуждается в этом, и операцию запретил. Когда Спиридовичу открылась тайна существования Азефа (это произошло, вероятно, не позднее мая 1904 года), то он догадался, что принимались меры, чтобы секретная миссия Азефа не получала освещения другими сотрудниками. С кандидатом в супершпионы, найденным Спиридовичем, поступили, по-видимому, круто и жестоко: вскоре он провалился при транспортировке литературы через границу, а революционеры объявили его предателем. Инициатива, как известно, наказуема.

Спиридовичу было о чем призадуматься, а его деятельность в последующие годы должна была показать, что же он понял и чему научился.

Но Азеф, повторяем, был пока Зубатову недоступен. Между тем, явно криминальные намерения Зубатова заставляли его искать сообщников. Он решил обратиться к своим старым и испытанным сотрудникам, причем именно к таким, которые не только имели хорошие знакомства среди потенциальных террористов, но и знали толк в вербовке революционеров и в руководстве конспиративной деятельностью.

Первой, к кому обратился Зубатов, была «Зиночка» – Зинаида Федоровна Жученко, жившая в Германии, воспитывая уже семилетнего сына и получая пенсию от охранки за прежние заслуги. В Лейпциг был командирован Медников, который и уговорил ее вернуться на службу. Ручаться за точность этой информации невозможно, поскольку ее единственный источник – записки двойного предателя Л.П.Меньщикова, а он иногда грешил в изложении фактов, особенно относящихся к его собственной деятельности. Но здесь он не преследует никаких корыстных целей, и можно рискнуть ему поверить. Меньщиков относит поездку Медникова к периоду сразу после убийства Богдановича.

Поскольку Медников тогда провел много времени в Уфе, то его поездка в Германию реально могла состояться только в июне или даже в июле 1903 года. Понятно, что последовавшее вскоре падение Зубатова уже не позволило последнему ни практически поработать с Жученко, ни посвятить ее в свои таинственные планы. Позже (и это вполне достоверно) Жученко стала активным сотрудником Берлинской резидентуры Департамента полиции – с этого начался новый взлет ее карьеры.

А вот одновременная попытка обзавестись еще одним надежным помощником и оказалась для Зубатова роковой.

Вторым избранником Зубатова был его близкий сотрудник тоже по меньшей мере с 1894 года М.И.Гурович (до крещения – Гуревич). Этот участник революционного движения с 1888 года стал провокатором, угодив в сибирскую ссылку и выбравшись из нее ценой предательства, – весьма стандартный сюжет для той эпохи. Поступив в подчинение Зубатова, он сыграл выдающуюся роль в ликвидации партии «Народного Права», аресте народнических типографий, разгроме Московского и Южнорусского рабочих Союзов. Перейдя затем в подчинение Особого отдела Департамента полиции, он участвовал сначала в попытке поддержки социал-демократии, а затем в борьбе с ней.

По позднейшим воспоминаниям охранников, Гурович, еще не будучи в штате полиции, в 1900-1902 годы играл едва ли не большую роль в руководстве розыском, чем начальник Особого отдела Ратаев.

Революционерами Гурович был заподозрен в 1901 году; он потребовал партийного суда и сумел оправдаться, но вскоре был окончательно разоблачен. В 1902 году его зачислили в штат Департамента полиции и поставили во главе отдела, ведавшего Галицией: слежкой за революционными эмигрантами, ведением пророссийской агитации среди украинцев, наконец – шпионажем против Австро-Венгрии.

Резиденцией отдела была Варшава, но Гурович по собственной инициативе залез в Лемберг (ныне – Львов). Там он засыпался, был арестован австрийской полицией и выслан в Россию. Летом 1903 года он болтался в Департаменте полиции и был не у дел.

Неизвестно и никогда не будет известно, какого рода услуги Гуровича понадобились Зубатову и, по-видимому, Лопухину. Неизвестно также, что сам Гурович счел нужным сообщить Плеве. Но именно от него Плеве узнал о замыслах трио заговорщиков – Витте, Мещерского и Зубатова. Неизвестно и то, в какой степени Гуровичу была ясна роль Лопухина в этой интриге. Однако очевидно, что Гурович приобрел какую-то власть над Лопухиным, продержавшись на первых ролях в Департаменте не только до смерти Плеве, но и позже – до самой отставки Лопухина. Неизвестен точно и момент, когда именно произошло предательство.

В течение июля 1903 года положение Зубатова продолжало ухудшаться. Забастовка в Одессе разрасталась, и в ответ 19 июля был арестован Шаевич. Немедленно в Одессу выехал Лопухин, но тут забастовка завершилась, и Лопухин поспел лишь к шапочному разбору. Посетив еще Киев и Николаев – также центры забастовочного движения – и подвергнув, по своему обыкновению, местную администрацию убийственной критике, Лопухин вернулся в столицу.

Плеве, приехав из Сибири, даром времени не терял.

Важнейшим для него было теперь укрепление его собственного влияния на царя, и в этом министр преуспел. Он сыграл главную роль в организации знаменитых торжеств по открытию мощей старца Серафима Саровского 17-20 июля 1903 года.

В мероприятии участвовало триста тысяч богомольцев, и на этот раз удалось избежать всякого подобия Ходынской катастрофы. Его инициатором стала великая княгиня Елизавета Федоровна, сделавшая выводы из успеха зубатовской демонстрации 19 февраля 1902 года в Москве. Это было новое удачное представление такого рода, позже многократно повторяемое.

Энтузиазм участников бывал неподдельным: царь видел свой народ, а народ видел царя. Обе стороны испытывали еще больший прилив чувств, чем при лицезрении, например, дрессированного медведя.

Много позже, при встречах челюскинцев и космонавтов, единство власти с народом демонстрировалось еще более наглядно.

На этот раз торжество сопровождалось и истинным чудом: царица купалась в целительном источнике, вскоре оказалась беременной и разрешилась долгожданным наследником престола – после рождения четырех дочерей (хотя элементарные расчеты показывают, что между посещением Саровской Пустыни и рождением наследника прошло более года). Ясно, что это невероятным образом поднимало престиж Плеве и тамбовского губернатора В.Ф. фон дер Лауница, также участвовавшего в затее.

Самому Плеве, не дожившему двух недель до рождения наследника престола, не удалось полностью воспользоваться плодами своей расчетливой игры, тем не менее и теперь его успех был очевиден.

Это сразу дало ощутимые результаты: царь, вернувшись в столицу, 30 июля подписал указ об учреждении наместничества на Дальнем Востоке; при этом все дела Дальнего востока были изъяты из ведения министерств – дальневосточная политика становилась личной политикой императора. Это был недвусмысленный выбор курса на прямое столкновение с Японией.

Для реализации дальнейших планов Плеве теперь было необходимо отсутствие в столице Лопухина, что вскоре и произошло: около 10 августа последний выехал в Париж.

Формально это был отпуск, который должен был продлиться два месяца. Фактически же Лопухин выполнял одновременно различные задания, в частности – исследовал в Париже современное состояние масонства; так впервые эта тема вошла в круг забот Департамента полиции.

Напомним, что в Париже находился Ратаев и где-то на связи с ним болтался Азеф!