Фигнер писала: «„Народная Воля“ ставила своей первой неотложной задачей свержение самодержавия, и жестокую борьбу с правительством решила вести наличными силами партии. Это было неслыханное новшество: вся рутина прошлого революционного движения говорила против нас. Заявлять о необходимости завоевания политической свободы считалось до тех пор ересью, опасной для осуществления социальной революции с ее экономическим переворотом. Еще большим отступлением от прежних традиций было – не ждать восстания народа, а самим начать битву»[508];

«политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил, как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом, – все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. /.../ чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовалось 1-1½ года неутомимой пропаганды и целый ряд ослепительных фактов: общий ропот неудовольствия поднялся при выходе номера «Народной Воли» /.../ и единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 г.»[509].

По существу имел место заговор с целью государственного переворота (как бы ни иронизировал об этом сам Тихомиров много позже). Разумеется, замыслы и сюжеты такого заговора должны были быть весьма секретны. Скрывался даже сам факт такого заговора, что привело к одной курьезнейшей ситуации.

Первым идеологом захвата революционерами государственной власти в России был П.Г.Заичневский – революционер с 1861 года, автор кровожадной прокламации «Молодая Россия», потрясшей Петербург в мае 1862 года: «Выход из /.../ гнетущего, страшного положения, губящего современного человека /.../, – один: революция, революция кровавая и неумолимая /.../.

Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, погибнут, может быть, и невинные жертвы /.../; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы скорее она, давно желанная. /.../

Мы будем последовательнее великих террористов 1792 г. Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка придется пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 1790-х годах. /.../ Помни, что кто тогда будет не с нами, тот будет против; кто против – наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами.

Да здравствует социальная и демократическая республика русская!»[510]

Свои дальнейшие теории Заичневский развивал в Орле, где он находился с 1873 года под надзором полиции и собрал вокруг себя кружок местной молодежи – в основном из гимназисток.

Невозможно отрицать влияние идей Заичневского сначала на Тихомирова, а затем и на юного Володю Ульянова, в свою очередь просвещавшихся бывшими «орлятами» Заичневского. Воспитанницами последнего были две женщины, наиболее близкие к Тихомирову в «Исполкоме»: Е.Д.Сергеева (ставшая женой Тихомирова) и М.Н.Ошанина-Оловенникова.

Благодаря некоторой несдержанности Желябова замыслы «Исполкома» несколько приоткрылись: «„Захват власти“ появляется в записке „Подготовительная работа партии“, документе позднейшего происхождения. Не могу с уверенностью сказать, этот документ или аналогичное место о захвате власти в одном из наших изданий вызвало нарекания на Желябова, как автора, допустившего выражения в духе якобинизма. /.../ все мы были недовольны, так как не признали себя якобинцами. Никогда у нас не было речи о навязыванию большинству воли меньшинства, о декретировании революционных, социалистических и политических преобразований, что составляет ядро якобинской теории. Причем иначе была бы „Народная Воля“, взятая нами, как девиз и знамя партии?»[511].

Имея таких «единомышленников» как Фигнер, Перовская и большинство «Исполкома», Тихомиров, Михайлов и Желябов должны были действовать крайне осторожно – и это в целом удавалось. Политика «Исполкома» проводилась настолько скрытно, что Заичневский, старавшийся крутиться в той же революционной среде, даже не разгадал в народовольцах собственных единомышленников, что тщательнейшим образом скрывали Тихомиров и другие: Заичневский «так и остался до конца вне наших партий, потому что даже и Народную Волю не вполне одобрял из-за ее терроризма. Он старался внушить идею заговора и государственного переворота»[512].

На самом же деле 1 марта 1881 года произошел вполне успешный государственный переворот, только вот никаких выгод революционеры при этом не извлекли – их просто нагло использовали, а затем обманули и раздавили.

Обо всем этом Тихомиров задумался уже весной 1882 года, утратив ближайших друзей и соратников и продумывая дальнейшие перспективы заговорщицкой деятельности: «Говорить о государственном перевороте силами тех мальчишек и девчонок, которые теперь составляли девять десятых революционной среды, – это была бы фраза просто бессовестная для меня, уже пожившего, научившегося взвешивать истинную цену тех сил, которые были теперь к услугам революционного заговора. /.../ Оперируя с ними, немногие „недобитки“ старых времен осуждены лишь на то, чтобы питать полицию с ее шпионами, доставлять им награды за раскрытие заговоров.

Вот хотя бы и я... /.../ оставаясь в России, я был неизбежно осужден на самый близкий арест. /.../ Для громадного большинства революционеров арест означал только административную ссылку, в худшем случае – суд и для немногих каторгу. Для меня быть арестованным значило быть повешенным. /.../

Но чего достигли сами люди героических времен? /.../ наши „великаны сумрака“ /.../ боролись с безграничным самопожертвованием, с самой фанатической верой, работая каждый за десятерых. Где же они? /.../ Мы разбиты вдребезги, истреблены, а враги стоят неодолимой стеной, вдесятеро более крепкие, чем прежде. Что же это означает? Была ли правильно поставлена борьба, были ли правильно поставлены сами цели, которых мы хотели достигнуть?

/.../ Передумывая эпизоды нашей революционной борьбы, я не мог уловить логики событий из простого сопоставления сил борющихся сторон. В исход столкновений постоянно врывался случай, который вдруг подавал неожиданную помощь то нам, то правительству. /.../ Ведь я очень хорошо понимал, что самое убийство Императора Александра II удалось только благодаря непонятной случайности... /.../ Что же это за случай, играющий во всем решающую роль, имеющий больше значения, чем сознательные и преднамеренные усилия борющихся сторон?

/.../ решения у меня не было. Единственное, чего я хотел настойчивее с каждым днем, – это уединениться, вдуматься в дело, которому служил, пересмотреть все, чему веровал.

И вот у меня стала являться мысль об эмиграции...»[513]

Все последовательные выводы Тихомиров сделал позднее...

Следующее наше замечание имеет исключительно личный характер: автор этих строк должен присоединиться к наблюдению Тихомирова, поскольку, хотя в отличие от Тихомирова и не занимался никогда практическими политическими заговорами, но отдал исследованию последних большую часть своей жизни: проследить замыслы Проведения, совершенно очевидно вмешивающегося в подобного рода деятельность (как и во все другое!) – это и есть самая захватывающая часть подобных размышлений!..

Возвращаясь же к Тихомирову, нужно констатировать, что для этого отнюдь не только теоретика, а, по складу личности, классического ученого-экспериментатора, его собственные теоретические выводы не имели бы существенного веса, пока он не постарался бы применить и проверить их на практике!