Рост аграрного перенаселения был неожиданно и убедительно продемонстрирован массовым крестьянским голодом 1891 года, ставшим результатом плохих, но не особо выдающихся из общего ряда годовых погодных условий. Эпидемия холеры также дополнительно усилила взрывоопасные дестабилизирующие настоения народных масс, вызвавших тогда повсеместные, хотя еще и не массовые протесты и эксцессы – словом, как обычно в современной Африке или в Индии на протяжении значительной части ХХ века!

По самым скромным оценкам численность излишних работников в деревнях Европейской России выросла только с 1901 по 1913 год с 23 до 32 миллионов человек[288] – и это несмотря на Столыпинскую реформу, успевшую выбросить из деревни несколько миллионов человек! Такая чудовищная диспропорция структуры занятости населения сохранялась на протяжении почти двух столетий – и не изжита по сей день: в России по-прежнему целый колхоз производит столько же продукции, как одна фермерская семья в США или Канаде – сравнивать отечественный уровень с самым эффективным в мире сельским хозяйством – голландским! – даже и не придет в голову!

Даже официальные показатели жуткого 1937 года, выпячивающие мнимые успехи социалистического строительства, вынужденно демонстрируют убогость этой ситуации: в 1913 году в сельском хозяйстве России было занято 77,4 % ее трудовых ресурсов, а в 1937 году в сельском хозяйстве СССР – 58,7 % его ресурсов (как учитывались здесь ресурсы, задействованные в ГУЛАГе – неизвестно). Позитивные структурные сдвиги, тем не менее, несомнененны. Но тут же (ради подчеркивания других сторон мнимого превосходства СССР) приводятся данные, относящиеся к США в 1930 году: там в сельском хозяйстве было занято 21,3 % трудовых ресурсов страны – это и фермеры, и сельскохозяйственные рабочие, которых тогда было в три раза меньше, чем фермеров[289]!

Исходя из значений абсолютной численности населения (США в 1930 году – 122,8 млн.[290], СССР в 1937 году – 162,0 млн.[291]), имеем очень приблизительную, но выразительную оценку: в исторически сопоставимое время между мировыми войнами в сельском хозяйстве США было занято порядка в четыре раза меньше людей, чем в Советском Союзе! Производили же американцы заведомо больше: попытки Н.С.Хрущева догнать Америку по производству сельхозпродукции так и остались историческим анекдотом – «Берегись корова из штата Айова!»

Поскольку чистая безработица в русских селах возникала редко, то это означает, что десятки миллионов трудоспособных сельских жителей постоянно использовались с огромной недогрузкой, а существовали почти непрерывно на грани голода, нередко переходя эту грань.

Это была гигантская орда озлобленных лишних людей – не каких-то там Онегиных или Печориных, а почти таких же никому не нужных и ничего не могущих производить бездельников, как, например, современные палестинские арабы – аналогия тем более убедительна, что и в российских бедствиях были, как хорошо понятно, виноваты те же евреи – а кто же еще?!.

Бедственное положение было давно прекрасно известно правительству Александра II[292], а также и правительству Николая II еще до Русско-Японской войны[293]. Принципы Столыпинской реформы, начатой только в 1906 году, были очевидны еще за тридцать лет до того. Но для упоминавшихся выше идеологов реформы Петра Шувалова и Валуева, а затем и их преемников Лорис-Меликова и Абазы проведение этой назревшей меры было лишь только предлогом к тому, чтобы под видом ее обсуждения собрать намеченный ими вариант российского парламента, чему Александр II, как упоминалось, противился почти до последних дней своей жизни.

В результате получилось: ни парламента, ни реформы, надеяться на которые при Александре III было просто невозможно; годы его правления – безнадежно потерянные для необходимой модернизации архаичной российской социальной структуры.

А ситуация вовсе не стояла на месте: катастрофическое нарастание сельского населения все продолжалось!

Рост численности сельского населения России создавал немыслимые условия для ее существования. Выходов было в принципе два.

Первый: проводить реформу, избавляющую Европейскую Россию от излишков сельского населения, выталкивая их в города и на слабозаселенные восточные окраины. За это и взялся П.А.Столыпин в 1906 году, а война не только не вытекала из такой политики, но и была ей абсолютно противопоказанна – о чем, как известно, широковещательно заявлял и Столыпин.

Второй: бросить излишки населения в военную мясорубку – традиционный всемирный способ решения любых внутренних проблем с древнейших времен. В этом случае России была вовсе не обязательна и аграрная реформа.

В.К.Плеве[294] считал, что достаточно ограничиться маленькой победоносной войной[295]. Он был не прав: маленькой было недостаточно!

Серьезная, настоящая война действительно способна объединить нацию и практически избавить ее от внутренних противоречий, теряющих актуальность на время войны: в нужное время и колхозники, мобилизованные в армию или вступившие в нее добровольно или ушедшие в партизаны, и обреченные на смерть зека в штрафных батальонах воевали самым решительным образом – не за колхозы и концлагеря, а за жизнь свою и своих близких и за само существование русского народа[296]!

А победа в такой войне действительно возносит авторитет режима и снимает психологическое напряжение от внутренних неурядиц. К тому же не только уничтожаются излишки населения, но и потенциальных оппозиционеров становится существенно меньше – из братских могил не попротестуешь!

Победа 1945 года вознесла Сталина на такую высоту, что он и по сей день прочно занимает позицию величайшего государственного и военного деятеля за всю историю России!

Вести же серьезную, настоящую войну, мог и Николай II.

Несколько забегая вперед, отметим, что стремление к завоевательной стратегии было одним из немногих внутренних стимулов самого молодого царя, для усиления которых вовсе не требовалось дополнительных воздействий никого из его советников. Он был так воспитан с детства: внешнеполитическая агрессивность была символом веры и Александра III, и всего его окружения.

Не удивительно, что именно в этом сын заведомо превзошел своего отца, агрессивность которого фактически оставалась почти что чисто платонической: ни на какое серьезное военное столкновение внешне решительный Александр III так и не пошел, а нерешительный Николай II всегда был готов на любые военные авантюры – об этом имеются красноречивые свидетельства его ближайших соратников.

С.Ю.Витте – в то время министр финансов – комментировал это следующим образом: «У нас в России в высших сферах существует страсть к завоеваниям, или, вернее, к захватам того, что по мнению правительства, плохо лежит»[297] – и далее: «Когда молодой цесаревич неожиданно сделался императором /.../, то естественно полагать, что в душе его неоднократно рождалась мысль о дальнейшем расширении великой Российской империи /.../, о подчинении китайского богдыхана, подобно бухарскому эмиру, и чуть ли не о приобщении к титулу русского императора дальнейших титулов, например: богдыхан китайский, микадо японский и пр., и пр.»[298]