Зато чистой инсинуацией является оценка юридической стороны договора, высказанная Витте и навязанная им сначала единственному собеседнику (Ламздорфу), затем – почти всем современникам, а потом вошедшая и в канонизированную российскую историю. Бьеркский договор вовсе не противоречил ни франко-русскому союзу – с одной стороны, ни Тройственному (Германия, Австро-Венгрия и Италия) – с другой. Ни один из этих договоров не обязывал к поддержке союзной стороны в том случае, если бы она сама осуществила нападение на какую-либо третью сторону. Таких жестоких и противоестественных договоров почти и не было в истории современной дипломатии.
На практике, например, Германия и Австро-Венгрия, связанные с Италией Тройственным союзом, не были обязаны и не оказали военной помощи последней, когда она сама в сентябре 1911 года объявила войну Турции (война закончилась через год). Точно так же и Италия отказалась выступать на стороне своих союзников в августе 1914 года, поскольку последние сами объявили войны своим противникам.
Так и Бьеркский договор не обязывал Россию к выступлению на стороне Германии, если бы последняя сама напала на Францию. Более того, никем не отмененный франко-русский договор совершенно однозначно обязывал Россию в этом случае выступить на стороне Франции. Зато Бьеркский договор обязывал Россию защищать Германию, если бы последняя стала жертвой нападения Франции – в этом и заключался основной смысл договора!
Итак, на повестке дня оказалось нападение Франции на Германию. Этого в России практически никто не понял, кроме Витте и Николая II, который, в разрез с легковесными предположениями Ламздорфа, едва ли действовал с закрытыми глазами. Витте же, совершенно четко знакомый с позицией Вильгельма II, понимал, что последний не шутит.
Нападение Франции на Германию никем не рассматривалось как реальная возможность потому, что с точки зрения здравого смысла это было бы полным абсурдом: у Франции не было ни малейших шансов на победу. Германия опережала по темпам проведения мобилизации, превосходила по мощи сухопутных сил и имела блестящий план военных действий – поразительно, но неудачи 1914 года почти ничему не научили французское командование и к началу кампании 1940 года.
В 1905 году немцы имели гораздо больше шансов на успех, чем в 1914-м: даже если бы вторгнувшиеся немецкие войска были остановлены на Марне (как это случилось в 1914 году, когда значительная часть немецких сил была скована на Востоке), то уже одно это было бы безусловным и безоговорочным поражением Франции – в 1905-1906 годах отсутствовал бы Восточный фронт (как это было и в 1940 году). Там Германия и Австро-Венгрия имели осенью 1914 года примерно равный с Россией баланс побед и поражений, что позволило противникам Германии отклонить ее мирные предложения. В 1905-1906 годах ничто не могло бы помешать Германии диктовать свои собственные условия нового мира. Все это было достаточно ясно и политикам, и военным специалистам, и их мнение было вполне однозначным: в 1905 году Франция никак не могла желать нападения на Германию. Она и не желала.
Но при чем здесь здравый смысл, если речь идет о дипломатии, тем более о дипломатии уже ХХ века?
Кто на кого напал, например, в 1939 году? Это хорошо известно.
30 ноября 1939 года в «Правде» было опубликовано заявление Сталина: «Не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну» – и ведь это действительно соответствовало букве дипломатических нот, развязавших Вторую Мировую войну! Завершая изложение подтверждающих это «аргументов», Сталин подводит черту: «Таковы факты».
Могли бы и нынешние европейские школьники читать в своих учебниках (если бы у них были учебники), что в 1939 году сначала Польша напала на Германию, затем Англия и Франция на ту же несчастную Германию, а потом и Финляндия набросилась на СССР – с лета 1940 по лето 1941 года. именно так и писалось в большинстве газет континентальной Европы. Ведь для того, чтобы эти «факты» остались увековечены, не хватило очень немногого: например, чтобы в марте 1940 года советско-финская война продлилась бы еще несколько дней, а английское правительство решилось бы в ответ бомбардировать Баку, как оно это намеревалось сделать.
Нечто подобное могло ожидать Европу и в 1905 году. Витте прекрасно понял, что конференция по Марокко, на которую согласился Вильгельм II, нужна последнему лишь для того, чтобы Россия на ней официально заявила, что Германия действительно подверглась агрессивным выпадам Франции, которые вполне можно расценить как фактическое объявление войны – только и всего. И этого было бы достаточно, чтобы вся история человечества пошла совершенно иным путем. Причем разгром Франции, которого можно было ожидать весной 1906 года (тогда никто еще не считал возможными активные военные действия зимой), сулил Европе значительно более прочный мир, чем в 1940 году.
Бьеркский договор по замыслу был, конечно, настоящим злодейством – как и аналогичные соглашения 1939 года. Но для того, чтобы это злодейство практически осуществилось, нужно было, чтобы и в 1905 году Германия и Россия управлялись такими же злодеями, как и в 1939-м.
22 августа 1939 года (накануне подписания в Москве пакта Молотова-Риббентропа) Гитлер заявил своим генералам: «Средства – любые. Победителя никогда не судят и не спрашивают, были ли выдвигаемые им причины оправданны. Поэтому речь идет не о том, чтобы иметь на своей стороне справедливость, а исключительно о победе»[693], – и его слова не расходились с его делами. Сталин же вообще предпочитал действовать, а не читать мораль.
А что же было в 1905 году?
Бьеркский договор был чрезвычайно коварным актом. А схема воплощения этого коварства была весьма примитивной – примерно такой, как у карточного шулера, ведущего многоходовую игру, в конце которой неожиданно извлекается козырный туз из рукава. Но Вильгельм и Николай не могли разыгрывать свою партию только вдвоем – им требовались помощники. Поэтому они оказались в положении упомянутого шулера, которому должны подыгрывать ненадежные партнеры, способные и сделать неверный ход, и разболтать о тузе в рукаве задолго до окончания игры.
Бьеркский договор более двух месяцев оставался нераскрытой тайной. В это время осуществлялись необходимые предварительные мероприятия, прежде всего – переговоры в Портсмуте. Но для реализации самого плана провокации войны было сделано очень немного, и дело упиралось в отсутствие исполнителей.
Вильгельм не мог доверить своего замысла даже собственному послу в Париже, а Николай потерпел жестокое фиаско при первых же попытках привлечь к делу членов своего правительства. Оба императора совершенно явно трусили, не решившись посвятить в свои замыслы Витте; не исключено, что именно в это и уперлось назначение Витте премьером – Николай не смог рискнуть объясниться с Витте по поводу Бьеркского соглашения. Словом, злодеям 1905 года было очень далеко до злодеев 1939 года.
Ясно, что обоим императорам настоящее злодейство было не по плечу – начинать им следовало с наведения порядка в собственных домах. Сталин и Гитлер на это были способны (надеемся, что читатель не увидит в такой оценке ничего позитивного по отношению к данным кровавым диктаторам), а Николай и Вильгельм – нет. В результате пакт Молотова-Риббентропа можно было огласить на весь свет (правда – не целиком), и всему свету тут же стало ясно, что за этим последует, а Бьеркское соглашение нужно было скрывать в глубочайшей тайне.
Чего бы, казалось, проще: Вильгельм объявляет, что Франция на него напала, и стирает вслед за этим ее армию с лица земли, а Николай подтверждает, что так оно и есть – и больше от него ничего и не требуется. Но нет: Вильгельм не может найти управу на своего посла в Париже, а Николай и вовсе сидит на бочке с порохом – поводов для революции в России хватает и без крутого поворота против всеми любимой Франции.
